Историческая Мария Стюарт была красавицей, историческая Елизавета – чуть не урод. Но характерно, что Шиллера этот контраст не интересует: нигде он не подчеркивает некрасивость Елизаветы, поскольку дешевка «бабьей» склоки его менее всего могла занимать и центром внимания для него сразу стал трагический конфликт двух полярных психологий.  

Исполнительница роли Марии Стюарт – Клавдия Половикова создала четкий, выдержанный, доходчивый и местами волнующий образ. В предпоследней сцене (прощание перед казнью) мастерство Половиковой поднялось на превосходную высоту: некоторая привитая режиссурой «ходульность» игры исчезла без остатка, и Мария направилась в свой последний путь такая просветленная, умудренная, искренняя и человечно-красивая… С большим тактом и чувством актриса использовала в этой сцене пусть немного изысканные, но отлично страхующие от натурализма мизансцены с плачущими слугами.

Но все же Елизавета здесь заслоняет Марию. Почему? В первую очередь, конечно, потому, что Мария написана нежной пастелью, а образ Елизаветы – как красочная гравюра. ‹…›

Однако, поскольку режиссерский замысел предполагает известное «равновесие» двух борющихся начал, думается, можно бы этого равновесия добиться легким наложением «краски» на образ Марии. Ведь Шиллер очень настойчиво подчеркивает жизнелюбие Марии, нашедшее свое выражение в ее чувственности. Почему бы актрисе не внести эту «красочку» (хотя бы как мелькание отдаленных зарниц), когда Мария встречается с Лейстером? И разве нет «вакхического» момента в блестяще проведенной Половиковой сцене, когда Мария вырвалась, наконец, на волю, на природу? 

Блюм В. На спектакле «Мария Стюарт» // Театр. 1940. № 6.