Краткое заключение на сценарий «Большевик»[1]
(Серия первая)
Название. Не только название, но и авторский замысел, рассказанный и обсужденный нами в свое время со сценаристами, [ко] многому обязывает. Они трактуют тему, долженствующую дать образную «биографию» большевика. ‹...›
Но когда сравниваешь объем заложенного в сценарии материала, круг его идей и общие индивидуальные черты его образов, нельзя не прийти к выводу, что при такой сумме всего этого материала, при таком начальном и финальном обрамлении название не подходит к вещи: оно явно выше ее. Отсюда делается необоснованным.
Смысловое размещение материала. Могу сказать, что основной смысл и материал вещи перенесен в ее последующие (2) серии. Тогда непонятно, почему на введение в тему затрачивать усилия целой ленты. Она становится сюжетно менее значимой, чем была по заданию.
Недооценка основного звена. Основное возражение я делаю авторам в недооценке роли и значения рабочего движения в годы реакции, недооценке того факта, что значительная часть этого этапа, по словам Ленина, состояла в том, что «пролетариат, одно время отступавший, переходит в наступление».
Становится поэтому как-то неверно, что трое заводских ребят Питера могли оказаться тогда в тупике — не зная, к кому обратиться за помощью, не зная парторганизации, не зная профсоюза, не зная большевистских страховых касс, рабочих кооперативов с большевистским влиянием, не зная большевиков Государственной думы, не зная рабочей печати и т. п. Как отдельный, оторванный случай, этот факт мог, конечно, иметь место. Его эмпирическое право на существование бесспорно, но как творческое обобщение нелепо, неверно, а главное, непоучительно. ‹...›
В прологе сценария нарочито подчеркнуто показывается унылая безнадежность, которая охватила мелкобуржуазных попутчиков пролетариата в годы реакции. Но в сценарии эта установка приобрела иной смысл, иное звучание.
Поскольку рабочее движение в нем показывается также в состоянии безнадежности, произошло смещение смысла и то, что есть правильного в прологе при неправильной концепции сюжета, стало усиливать звучание черт всеобщей безнадежности.
Возникает вопрос — если всем вышесказанным подчеркивается неправильность даваемой в сценарии концепции рабочего движения, истории партии и истоков пролетарской революции в России, то пригоден ли представленный сценарий в качестве литературного манускрипта для разработки режиссерского сценария и для постановки?
На этот вопрос я отвечу так: с формальной стороны, если не вульгаризировать форму отрывом ее от содержания, а говорить о ней только в смысле определенных приемов мастерства, то сценарий сюжетно настолько крепко, ярко и выпукло сделан, что было бы глубоко ошибочным отказаться от переделки его содержания. Поэтому я за дальнейшую работу над литературным сценарием в смысле исправления исторической концепции. Конечно, не без усилия продолжая хорошую традицию авторов сценария о наибольшем сопротивлении, я уверен в их творческой потенции, в возможности такой его переделки, которая превратит этот великолепный замысел в большое драматургическое полотно.
Б. Шумяцкий
1/VI [19]33
Письмо Г. М. Козинцева и Л. З. Трауберга к Б. 3. Шумяцкому[2]
Начальнику Главного управления кинофотопромышленности при СНКСССР, тов. ШУМЯЦКОМУ Б. 3. от режиссеров Козинцева и Трауберга
Заявление
Несмотря на более чем двухлетнюю подготовку и семимесячную работу по написанию сценария «Жили три товарища» (из трилогии «Большевик»), мы в результате критики написанного сценария полагаем, что сценарий подлежит переделкам. Высказывания тов. Бубнова, К. Николаевой, А. М. Горького, Лобова и др., равно как и Ваши, заставляют нас думать, что в сценарии не с полной отчетливостью выполнена основная наша задача: показать на биографии отдельного человека то своеобразное, что называлось и называется «партией большевиков». Желая достичь этой задачи, мы предлагаем произвести следующие серьезные изменения в сценарии (причем, соглашаясь во многом с критикой сценария А. С. Бубновым, мы расходимся с ним в вопросе о типе сценария, считая необходимым дополнить его, мы все же полагаем — вместе с рядом товарищей, — что имеем право на отдельную картину намеченного нами типа и темы — приход в партию).
1. Мы отказываемся от пролога (причины: неестественность ситуаций и художественное несовпадение со стилем последующих частей); мы внесем некоторые детали и пролога в ход повествования. Возможно, что по совету А. М. Горького мы дадим в начале небольшую сцену в ссылке — для характеристики эпохи.
2. В самом повествовании мы главным образом займемся сценами, в которых можно было бы показать будни и действия не развалившейся от реакции большевистской партии, ее героев (т. е. решительно изменим типы Поливанова, Наташи и др.), ее работы на заводе и ее борьбы с меньшевиками. Задача эта очень трудная, мы не беремся полностью подменить нашу фабулу — партийной историей, но сделаем все, что возможно.
3. Оставляя основное — тему судьбы трех товарищей, мы попытаемся изменить их характеристики (особенно главного героя, Максима) и событии их жизни (в частности, займемся причиной и формой смерти Андрея).
4. Ответственнейшей частью мы считаем последнюю, которую напишем заново на следующим основах: герой возвращается в Петербург уже через 2-3 года, при подъеме, когда работает «Звезда» или «Правда», противопоставляемые нами буржуазной газете в первых частях, когда партия вышла на дорогу революционной борьбы.
5. Мы произведем ряд других, менее существенных изменений (например, выбросим сцену с гусем на заводе, покажем, что над рабочими не внешне издеваются, а по существу, изменим текст диалогов и т.д.)
Настоящий план является, конечно, предварительным и оптимальным. Нам необходимо проверить, что из этого мы в состоянии сделать творчески. Через 10—15 дней мы предполагаем сдать Вам более точный план переделок на утверждение, было бы очень желательно, чтобы означенный план был рассмотрен товарищами, читавшими сценарий.
Трауберг
[без даты]
Из воспоминаний Л. 3. Трауберга[3]
Б. 3. Шумяцкий болел, когда мы явились к нему. С места в карьер он начал громить пролог нашего сценария. Громить, волнуясь, споря с нами, как спорят в научных лабораториях, без тени «начальственной непререкаемости» (о, как часто вкусовой!).
В прологе бежавший из ссылки ленинец появлялся в столице и заставал мрак, разгром, ренегатство. В конце пролога его вновь арестовывали. Этим прологом мы втайне гордились: вот большевизм уничтожен, ан нет, рабочий класс вновь порождает партию, появляется Максим.
Боже ж ты мой, как кипятился Шумяцкий! Соскочив с постели в одном белье, он бросился к книжному шкафу, достал красненький томик Ленина и, найдя страницу, стал выкрикивать известные слова из «Детской болезни «левизны» в коммунизме о большевистской партии, сумевшей выдержать годы реакции.
Мы подавленно молчали. Неуклюже полемизировали. И, вернувшись на студию, начисто переделали пролог. Но не сценарий.
Б. 3. Шумяцкий — Г. М. Козинцеву и Л. 3. Траубергу[4]
Ваши кинематографические высочества.
Главное Управление Звукомолчащего и Бескартинного Кино преисполнено великой радостью по поводу Вашего вступления на территорию его резиденции (да будет ее земля Вам пухом).
Наша радость растет от уважения к Вашим зарытым в сценарной работе талантам, из удивления Вашему такту и способности никогда не выходить из равновесия и не устраивать неожиданных репримандов по поводу мелочей жизни (тематического совещания — тож).
Мы счастливы довести до Вашего сведения, что эпопея Ленинградских Агасферов «Жили-были три горемычных товарища» — полонила сердца не только народов всех Аркадий, не только Самсона, но и Данилу, которая после этого перестала трепаться насчет путешествия в СССР.
Для Вашего прекрасного времяпрепровождения здесь Вам отведено одно палаццо во Дворце Дожей.
Настоящую ноту вручит Вам наш аккредитованный при Вашем Дворе Полномочный Министр.
Примите уверения в совершенном к Вам уважении и пленочном предпочтении и пр.
С распростертыми объятиями пребываем
Безфильм-Бей-Кукиш-Бей
Дата:
В лето, от реального
тематического плана
на 1933 г. отстоящее
17/XI [19]33 г.
Б. Шумяцкому[5]
Уважаемый Борис Захарович,
сейчас неожиданно получил Ваше письмо с целым рядом новых поправок. Я не скажу, что оно нас обрадовало, и не потому, что более [чем] через месяц после утверждения нашего сценария и запуска его в производство, после обстоятельной беседы о всех поправках, которые были нам предложены лично т. Стецким, - мы на деле вынуждены приостановить съемку.
Мало того, это остановило съемочный коллектив и огромное количество съемочных цехов фабрики, это - простой коллектива.
Спрашивать будут с нас за это, и всякие попытки указать, что эта приостановка была вызвана исправлениями, будут уже поздними, да и никто с этим не посчитается, ей-ей, Борис Захарович. Так работать, поверьте, честное слово, очень и очень трудно, а главное - нецелесообразно.
Но раз Ваши требования о новых исправлениях, как Вы пишете, «императивны», то мы из посылаемых Вами отдельным письмом указаний уже сумели выявить некоторые отдельные трудности и необходимость Вашего совета и Вашей помощи.
Например, выступления А. С. на открытом рауте ЛенАРРК после того, как наш сценарий был утвержден, с заявлением о том, что его надо выбросить в мусорную яму, тогда как, если Вы помните, из указаний т. Стецкого ясно видно, что большая часть нашего сценария была признана творчески сильной и хорошей.
Мы употребим все усилия, чтобы в этих неимоверно трудных условиях вытянуть эту вещь.
Мы отдаем себе отчет в том, что мы взяли вещь трудную и чрезвычайно ответственную тему, но надо ли за это бить[?]
Шлем наилучшие пожелания
Козинцев
Л. Трауберг передает Вам сердечный привет.
Ленинград 18/IV-34 г.
От «Большевика» к «Юности Максима» // Трилогия о Максиме. Шедевры мирового кино. М.: Искусство, 1981.
Козинцев Г. Из писем кинематографистам // Искусство кино. 1995. № 7.