Книжка Екатерины Мурашовой, конечно, специфическая. Это больше детская литература, чем взрослая, поэтому Наталья вначале собиралась снимать сказку. Я же предложил сделать что-то пограничное между документалистикой и социальной драмой. Она согласилась. Мы долго искали сценариста, нашли Диму Ланчихина и начали все переписывать с нуля. В итоге получилась совершенно другая история. ‹…›
Екатерина Мурашова придумала какой-то безжизненный, аморфный мир 70-х годов. Я сказал, что в жизни такого наверняка нет, и предложил посетить реальные классы коррекции. Мы ходили, смотрели, общались, переписывались — и в итоге фильм с книгой связывают только название и какие-то общие мотивы. Когда Мурашова посмотрела фильм, он ей очень не понравился, и она сказала, что к ней он никакого отношения не имеет. ‹…›
Изначально мне хотелось сделать мокьюментари: отталкиваться от документальной основы, внедрять в нее актеров, позвать на главные роли настоящих инвалидов. Но когда мы начали кастинг, то поняли, что с художественной точки зрения будет более целесообразно, если мы возьмем актеров. Так постепенно мы отказывались от документальности и переходили в игровую плоскость, но все равно старались сохранить какие-то вещи. История начинается так, будто мы смотрим неигровой фильм, и это задает некое ощущение до самого финала, хотя уже на третьей минуте становится понятно, что это не документальное кино. Кастинг был тяжелым, так как очень много ролей — есть подростки, есть взрослые, есть реальные инвалиды, есть актеры, и всех нужно смешать так, чтобы не было заметною ‹…› Почти всех второстепенных героев в классе сыграли непрофессионалы, ребята с заболеваниями, которые учились в реальных классах коррекции. Одну из главных ролей тоже играла девочка-карлица — она не актриса, но местами делает всех.
На площадке не было прописанных диалогов — такое я поставил условие. В сценарии было написано, например: «Маша говорит про это». Где-то сложно было актерам, где-то — неактерам. Наверное, непрофессиональным артистам было даже легче, потому что они отталкивались от своего опыта. Все строилось на импровизации, все дубли были разными. ‹…›
Про классы коррекции у нас никто не снимал. Когда я начал про все это разузнавать, то понял, что это реальные зоны, в которых сидят, по общему мнению, «преступники» — хотя это абсолютно такие же люди, порой умеющие гораздо больше, чем остальные. Кино про инвалидов принято снимать в духе «сейчас мы вам расскажем про бедных-несчастных сирот, пожалейте, помогите, отправьте SMS на номер 777». У нас совершенно иной градус. Я, слава богу, не инвалид, но мы ставили задачу идти от себя, максимально погрузиться в этот мир, раскрыть его изнутри.
Героев я совсем не воспринимал как инвалидов — это история, которая может произойти в каждой школе с обычными подростками. Инвалид перед тобой или нет — имеет второстепенное значение. Главное — это вещь, которая происходит со всеми: любовь. Мы все-таки хотели сделать светлую притчу. При всем драматизме и жести это смешное и трогательное кино.
При всем драматизме и жести это смешное и трогательное кино (интервью М. Туула) // Бюллетень кинопрокатчика. 2014.
4 июля.