Если в «Стачке» центр тяжести достижений съемки лежит в условно символическом изображении сцен при помощи двойной экспозиции, то в «Броненосце „Потемкине“» кульминацию достижений съемки нужно искать в композиции кадров. Таких кадров, показывающих необычайную художественную чуткость и композиционное мастерство Э. К. Тиссэ, великое множество в картине. И в сценах на корабле, и в эпизодах массовок, и еще и еще. Эти кадры каждого эпизода, детали и фрагменты необычайно точно, художественно-математически рассчитаны. Ничего лишнего, засоряющего кадр, отвлекающего внимание от цепи событий, проходящих через эти кадры. Художественный эффект этих кадров при всей их строгости и суровости, а может быть и благодаря этому, заключается в их необычайной динамике, эмоциональности и лиричности. Лиричность — одно из неотъемлемых свойств художественного мастерства Э. К. Тиссэ. Но среди всех этих замечательных кадров два кадра выделяются из всех по своей композиции и тем художественным результатам, какие достигаются этой композицией. Это кадры съемки яликов, летящих из порта навстречу броненосцу, и везущих съестные продукты восставшим матросам. ‹…›
В этом окрыленном полете сотен развевающихся парусов явлена такая картина коллективного проявления восторга, радости, любви, надежды, какое не могло бы выразить ни одно лицо даже величайшего артиста. Эта съемка, — и именно съемка, а не сюжетный мотив, напоена через край высшей лирикой такой силы, образности и поэтичности, с которой вряд ли может что-либо сравниться.
В этой-то скрытой образности кадра — ничего общего с «декоративной красотой» не имеющего — и проявляются творческие возможности оператора. Мы видим затем парусники, снятые с палубы. Как по команде разом опускают они паруса. Логическое «содержание» — лодки остановились около броненосца. Действие же этой картины — как будто сотня парусов — сотня стягов склонилась перед героем. В этой образности картин заключена их собственная поэзия, та, которая возникает только в картине, только через съемку. Ибо оба снимка при том же мотиве были бы лишены всяческой символико-поэтической выразительности, если бы они были лишь частью обширного ландшафта. Тогда они бы не определяли выражения, физиономии кадра. Только через несомненно сознательную установку, заполнившую весь кадр до краев парусами, им (кадром) выражена и значимость жеста, становящегося глубиной переживания и смыслом картины. Здесь даже нечего доказывать — поэтическая выразительность сцены создана не мотивом, а съемкой.
Болтянский Г. Культура кино-оператора. Опыт исследования, основанный на работах Э. К. Тиссэ. М.; Л.: Кинопечать, 1927.