Гриша Ганин пел в ванной.
Вода из душа отвесно била ему в темя.
Шел пар.
Ася бесстрастно глядела в окно. За окном перед домом простирался обширный луг, поросший травой. Дальше — шоссе. По шоссе бежали автомобили, кажущиеся отсюда почти игрушечными. До Москвы было недалеко. Хорошей езды, может, часа три.
Еще дальше лежало под небом огромное озеро. Небо с утра было серым. Лениво волоклись по нему растрепанные облака.
Ганин на кухне ловко резал хлеб, лук. Намазывал бутерброды. Разливал по стаканам молоко. Ася, подперев лицо рукой, сидела напротив. Слушала.
— Бред какой-то, — Ганин качал головой. — Но пристал, понимаешь, с ножом к горлу, не отвертишься. Надеюсь, говорит, он вас вылепил. Духовно. Это Ларь меня вылепил. Понимаешь? А? Сегодня, говорит, прямо съемку и организуем. На рабочем месте. Вы кто? Ах, закройщик? Прелесть, прелесть! Очень, говорит, оригинально! Исключительно настырный молодой человек попался. В шляпе. А фамилия — Вараксин. Я ему и так и сяк. Вы не к тому обратились, я обыкновенный, рядовой, серый. У меня даже мысль вдруг мелькнула, может, тебя ему посоветовать. А потом жалко отчего-то стало, сам отмучаюсь, думаю, ладно... Нет, это же нужно такое сообразить! — опять изумился Ганин и покачал головой.
— Художник, говорит, — и модель!
Ласково поцеловал ее в лоб.
На кухне было чисто, уютно, светло. Ослепительно сверкал белый кафель...
Их дом стоял посередине изумрудного луга, как океанский лайнер в тихой бухте, — новый, белый, огромный, красивый. Ветер играл травой. В траву перед домом был вбит рельс. Ганин опустился на колени с рельсом рядом. В траве нашарил замок, повернул в замке ключ. К рельсу цепью был зачален старый «Запорожец». Ганин отцепил авто от рельса, влез в кабину. Цепь втащил за собой. Мотор завелся сразу.
Ася глядела на Ганина сверху. Видела, как он помахал ей рукой и снова залез в автомобиль, а тот, ковыляя по неприметным кочкам, покатился к шоссе.
В квартире было тихо. Слышно, как у соседей говорило радио, «Последние известия». Ударяя в раковину из неплотно прикрытого крана, раздельно падали капли.
Блуждая, Ася прошла по квартире. Закрутила на кухне кран. Потушила свет в прихожей. Неприкаянно села на стул посередине комнаты. И вдруг показалась тут совсем чужой.
Ася шла длинным школьным коридором. Сразу вспомнила, как при каждом шаге звук здесь от кафелин пола взлетает вверх, под беленые своды, и перекатывается там долгим эхом. Наугад подошла к двери, ведущей в какой-то класс. Поразилась тому, что увидела его сразу и почти рядом. Он, конечно, не заметил ее. И даже взгляда не ощутил.
А. Н. Лариков вел урок.
Слушали его по-разному.
Некоторые и вовсе не слушали никак.
Некто лопоухий и печальный, жуя, глядел за окно. День уже скатывался к полудню, и вроде бы собирался дождь.
Ася едва приоткрыла дверь. Сразу услышала сквозь щель его голос:
— Ну а вам-то Анна как? Вы сами как считаете, чего она хотела? Отчего жить могла только так вот? А иначе — никак? Какой бес или бог толкал ее и вел, как слепую? Куда? Для чего? Зачем?..
Долго молчали. Лариков сел. Ждал.
Ася глядела сквозь стеклянные переплеты двери.
— Господи, ну кому охота век со стариком горбатить? — сказала вдруг большая улыбчивая девушка. — Вронский был молодой и красивый. А Каренин старый и урод.
— Зато Каренин был добрый, — вяло возразил кто-то.
Зашумели.
— Здрасте, нашла добряка.
— Может, по-твоему, и Вронский добрый? — насели на чистенькую, голубоглазую девушку со старомодной пепельной косой, перекинутой через плечо. Перед ней на парте лежал пухлый том Толстого. — Этот твой добряк Фру-Фру угробил и даже глазом не моргнул...
— Моргнул, — возразила. — Он, когда ей в ухо стрелял, плакал.
— Важно не то, что плакал, а то, что стрелял.
— Сначала Фру-Фру угробил, а потом Анну.
Захохотали.
Лариков тоже.
Коридором шел Вараксин. Подошел к двери, где стояла Ася. Тоже заглянул сквозь стеклянные переплеты.
— Не помешаю?
Ася пожала плечами.
— Ну а Анна-то для вас что? — не раздражаясь, упорствовал Лариков. — Ведь главное в ней... Она-то чего, по-вашему, хотела?
— Вронского, — уныло брякнул кто-то, и класс покатился со смеху, а тот, кто брякнул, ободренный реакцией, продолжал:— И он сначала ее хотел, а потом расхотел. Образовалась ужасная трагедия. Сплошной кошмар.
— А тут мимо «чи-чи-чи-чи-чи», — подхватив, стал с наслаждением изображать кто-то поезд — ту-у-у-у! — и подергал невидимой ручкой гудка в воздухе, — а дальше, Андрей Николаевич, вы и сами знаете, можно сказать, вспоминать неохота, что дальше вышло...
В этот момент, не выдержав, голубоглазая девочка стукнула «машиниста» увесистым томом Толстого по голове.
— Скажите, — шепотом спросила Ася Вараксина, — я на нее внешне не похожа?..
Вараксин изумленно поглядел на Асю.
— Нет. Ничего общего.
— Спасибо.
В классе хохотали до слез. Лариков тоже.
— А если серьезно, — наконец отсмеявшись, сказал рослый белокурый юноша, утирая платком глаза, — то вот мне, например, все фокусы Анны Аркадьевны просто отвратительны.
Заинтересовавшись, поутихли.
— Нет, правда. Если просто взглянуть. Не как в литературе, а как в жизни. По-человечески. Живет себе молодая дама. Недурна собой. Муж. Сын. Достаток. Явился, видите ли, жеребчик, из военнослужащих. Мужа, конечно же, в шею. На сына наплевать. А потом жеребчик охладел. Опять тихий ужас. И так мы огорчились, что рванули под первый подвернувшийся товарняк. И все это со значительной миной, с такой, что мне непременно восхищаться надо. А если я, допустим, восхищаться не хочу, что делать?
— Я тебя удушу, — в наступившей тишине сказала голубоглазая.
— Интересно, за что?
— За подлость пересказа.
— А непротивление злу?..
Опять хотели похихикать, но получилось не очень. Посидели в тишине.
Ася и Вараксин с интересом глядели из-за стеклянных переплетов дверей.
Лариков уставился куда-то в пол.
— Андрей Николаевич, — наконец, спросили его, — тут все люди взрослые и свои. Положа руку на сердце — лично вам она нравится?.. Анна?
— Да, — подумав, сказал Лариков, — очень.
— Почему?
Лариков встал.
— Вот Толстой отчего-то запомнил, как его, грудного, пеленали. И все говорил про воспоминание это: «нехорошее», «страшное». Называлось это — «свивать». Руки, ноги, голову перепеленывали туго — не шевельнешься. Младенец рос, взрослел, мужал, старился, но его все «свивали». И все новыми свивальниками. И назывались они год от года все благороднее — долг, семейная нравственность, вера, мораль... Но ведь еще в каждом бьется живая душа. Вот она-то спелената и бывает. Получается, путы обязательно надо рвать. Хоть это и не просто совсем. Больно. И смеху вокруг много. Смеются те, которые свои «свивальники» уже давно за благо держат... Вот от них-то, этих пут, Анне Аркадьевне освободиться и хотелось. А вокруг, конечно, смеялись. И, конечно же, я говорил, боль...
Прозвенел звонок. Ася и Вараксин все стояли у двери.
— Потому она мне определенно нравится. Руку на сердце положа.
В классе было тихо.
— Веденеева, ты? — Это Лариков ей обрадовался от души. Ася видела. — Боже мой! Какими судьбами? Сколько лет? Сколько зим?
— Одно, — ответила. — Лето одно. И вот еще зима.
Перемена. Шум, ор, гвалт.
Кто-то кого-то волтузил в углу. Кто-то за кем-то гнался. Кто-то жадно читал учебник.
Вараксин наблюдал издали. Притулились к подоконнику.
— Как живем, Веденеева?
— Спасибо. Омерзительно...
Хотел улыбнуться шутке, покосился. Но понял, что это всерьез.
— Иль не фэ жамэ рьян утрэ!
— Это еще что такое? — изумилась Ася.
— Это, Веденеева, я опять по языку в аспирантуру провалился. Вот взял себе за правило: особо поражающие меня вещи формулировать по-французски.
— Я поразила?
— Уи.
— Шарман.
— Ты где? — спросил Лариков.
— В медицинском. И еще замужем.
— Нравится?
— Где? В медицинском? Или замужем?
Лариков нашелся не сразу.
— Мой муж — Григорий Ганин. Он из «В», из параллельного. До конца не дотянул. В ПТУ пошел. Из девятого. Не припоминаете?
— Не очень. Мне бы увидеть — я сразу вспомню. А так — не очень...
— Напрасно. Потому что он теперь закройщик. У него удивительный, видите ли, к этому делу вдруг талант прорезался. Все как с ума посходили. Вот уже скоро год. Образовалась жуткая очередь. Он, представьте, трудится как пчелка. А очередь совсем не рассасывается. Но вас я могу устроить. По-семейному. Без очереди. По блату, хотите?..
— Черт его знает, — промямлил Лариков.
— У него родители — подполковники.
— Это как?..
— Очень просто. Отец обыкновенный подполковник. Он на пенсии уже, правда. А мать — медик. Военный врач. Но тоже подполковник. Они нам кооператив построили. Две комнаты. И раздельный санузел. Хорошо?
— Хорошо,—опять похвалил Лариков.
Вараксин маячил в отдалении. Случайно встретились глазами. Вараксин приветливо улыбнулся. И Лариков ему издали тоже.
— Ну спасибо тебе, Веденеева, что зашла, — вдруг стал прощаться. — Молодчина, что не забываешь нашу, так сказать, альма матер...
Ася пристально глядела на него.
— Тебя сны не мучат? — спросила тихо.
— Это что с тобой, Веденеева? — изумился Лариков. — Отчего ты вдруг со мной на «ты»?
— Я, видите ли, вру очень много, — сказала Веденеева, и видно было, что это всерьез. — В последний год особенно. Это прямо что-то удивительное. Бывает, неделями слова правды не говорю. То ли это жизнь так складывается, то ли еще почему... Только вдруг невыносимо мне как-то все это стало. Такое мое лживое положение. С чего-то эту жуть ломать начинать надо? — спросила она, но
Лариков промолчал.
— Вот вас, к примеру, уже давно про себя на «ты» зову. Наверное, и в быту так надо?..
Он опять не ответил.
— А про сны я вот почему сказала. Вы, может, помните, в девятом на картошку ездили. Там дождь пошел. Не припоминаете? Это естественно. Мало ли дождей... А я запомнила. Дерево там росло. Посередине поля — одно. Большое. Под этим деревом мы от ливня и спрятались. Вы и я. Рядом стояли. Вот этот ливень мне ночами все и мерещится отчего-то.
Лариков молчал.
— А вы позеленели,— почти без всякого перехода вдруг пожалела его Ася. — Стареть начинаете, что ли? Вам сегодня сколько стукнуло?
— Ты и это помнишь?..
— А как же? Мы вам как-то всем классом поздравление сочиняли. В стихах. «И много-много светлых дней среди друзей-учителей...». Исключительная ахинея, а?.. Так сколько?..
— Тридцать три.
— Смотри-ка, Лермонтова уже шесть лет как застрелили... Правда, Пушкину еще четыре жить.
Вараксин глядел на них издалека.
Стояли посередине бедлама перемены. Потом опять раздался звонок. ‹…›
Соловьев С. . Спасатель. Киносценарий // Соловьев С. 2-INFERNO-2: Александр Баширов, Татьяна Друбич. Киносценарии. М.: АСТ, Зебра Е, 2008.