‹…› Шультес Бакура Бакурадзе изначально выключен из окружающего пространства травматической амнезией. Его мир состоит из того, что записано в записной книжке, и ничего, кроме записанного, не существует, потому что не может быть опознано и названо. У героя нет проблемы контакта с окружающей реальностью, потому что все его контакты перечислены, и достаточно только перелистать странички и найти нужную. Остановки троллейбусов, улицы, магазины, метро и прочие локусы, в которых он осуществляет свою профессиональную деятельность вора-карманника, не нуждаются в названии и запоминании, потому что из любой точки Шультеса довезет домой такси по записанному в книжке адресу. Герой целыми днями перемещается по городу, которого для него не существует, — но зритель вынужден мотаться вслед за ним, и только зритель может что-то в этом пространстве опознать.

Итак, мегаполис Шультеса — это городская окраина, далекая от титульных достопримечательностей. Метро, троллейбус, автобус, остановка; вещевой рынок, ларек, магазин; ремонтные мастерские, баня, стадион, морг; двор, улица, перекресток; дом, гараж, пивная — эти объекты лишены каких бы то ни было эмоций, они бесстрастны и равнодушны и живут своей отдельной жизнью от героя, от режиссера, от зрителя. В них нет ничего, что достойно запоминания, ничего, что выделило бы их из автоматической повседневности любого горожанина. Это пространство функционально и безразлично, оно обеспечивает жизнедеятельность — и только, и пока взаимодействие между героем и городом не выходит за пределы этой функциональности, пока все эти нескончаемые люди не имеют к нему никакого отношения — город безопасен просто потому, что предсказуем и индифферентен, доведен до автоматизма и обезболен. Но как только что-то, что не вписывается в общую индифферентность и функциональность, чья-то чужая, мощная, неостановимая эмоция, разрушает автоматизм бессознательного существования — боль возвращается.

Если решиться помнить, то придется жить уже в другом городе — тесно заполненном людьми, с которыми нужно соприкасаться, и осознавать их, и взаимодействовать; ходить по замусоренным рынкам, ехать в душном метро, идти вдоль нескончаемых серых стен и зачем-то видеть все это, просто придется брать в голову всю эту совершенно не нужную, чужую, дурацкую жизнь, которая слишком близко, слишком рядом, чтобы не задевать ее даже случайно, но в которой нет ничего, что для него имело бы хоть какую-то ценность и какой-то смысл. Брать в голову жизнь, в которой все есть, а ее — нет. И сил на такую жизнь — тоже. ‹…›

Грачева Е. Прорва. // Сеанс. 2009. № 39–40.