Дмитрий Мамулия: Наши герои — гастарбайтеры. Мы нашли их там, где потом и снимали, — в общежитии в Китай-городе. Эти люди привлекли наше внимание не столько своей социальной принадлежностью, сколько конфессиональной — это представители мусульманского мира, узбеки и киргизы. Они живут в ином ритме и с иным ощущением времени. Наши герои не могут адаптироваться к жизни в мегаполисе на психофизическом уровне, на уровне реакций. Они неадекватны времени мегаполиса. Они живут размеренно, медленно. Многие из тех, кто смотрел фильм, говорили странную для нас вещь: «А вроде они особо и не хотят работать». Зрители смотрят на людей, которые приехали в Москву, чтобы найти работу, а видят, как они играют в нарды.

И потому им, зрителям, кажется, что приехавшим ничего и не надо.

Бакур Бакурадзе: Хотя, если есть работа, они работают отлично. Кроме того, иммигранты-мусульмане обладают каким-то невообразимым смирением. Эти люди по иному, совершенно особым образом относятся ко всем фундаментальным явлениям, к жизни и к смерти. Смерть для них не обладает той же степенью трагичности, что для европейцев. Они ее принимают так же, как и все факты жизни. Отсюда их смирение. Размеренный ритм жизни наших героев вне работы воспринимается как лень. На самом деле — это то же смирение. ‹…›

Мы выдумывали фильм параллельно со съемками. Никакого подготовительного периода у нас не было — родилась идея, и через неделю мы начали снимать. Конечно же, картина получилась не совсем такой, какой мы ее видели до начала съемок. Но процентов на восемьдесят приближенной к первоначальному варианту. ‹…›

Д. М.: Форма фильма тоже появилась из ощущения этнической принадлежности наших героев. Это не они подстраивались под наш замысел, это мы подделывались под ту визуальную среду, в которой существуют иммигранты-мусульмане, под тот ритм, в котором они живут. В этих простых людях сохранились живые токи, которые сегодня утрачены Западом. Мы хотели показать их разность с миром, в котором они существуют, и главное, их простодушие. Простодушие, которое окончательно утратил Запад и которое еще завораживает в мусульманском Востоке. Они могут быть жестокими, коварными, храбрыми, великодушными, вероломными, и все это в превосходной степени. В них сохраняется какая-то особая патриархальная подлинность. Это ощущение мы постарались передать и цветовой гаммой, и емкостью картинки, и длиной кадра. Когда камера застывает и как бы самоустраняется, любая статичная картинка выстраивается, как полотно.

Б. Б.: Пространство, в котором жили эти конкретные иммигранты, совпало с нашим восприятием их жизни. Когда мы пришли в общежитие, мы на интуитивном уровне поняли, что там ничего особо менять не надо. ‹…›

Д. М.: В картине нет почти ни одного по-настоящему документального кадра. Гастарбайтеры явились неплохими актерами, они играли самих себя. Они не читали сценарий, но знали, о чем картина и что им надо делать. Мы пытались соблюдать определенную дистанцию и каждый кадр выстраивали немного декоративно. С другой стороны, на уровне темы и на уровне состояния наших героев там есть документальность. Соотношение декоративности, статичности и документальности, кажется, и дало фильму некую эстетику.

Б. Б.: Гастарбайтеры с недоверием относятся ко всему, что происходит вокруг них. Они всего боятся — боятся милиционеров, ЖЭКа, простых прохожих, скинхедов… Естественно, они не хотели пускать нас к себе. Поэтому мы поставили себе простую цель — подружиться с ними. И мы нашли общий язык и действительно подружились. ‹…›

Д. М.: Из современных режиссеров нам интересны Брюно Дюмон, Михаэль Ханеке, Киаростами, Зайдль, замечательный турецкий режиссер Сейлан со своим фильмом «Отчуждение», «Натюрморт» Цзя Чжанкэ. Из старого кино — Одзу, Фассбиндер, отчасти Вендерс.

Б. Б.: Можно добавить Брессона и Сатьяджита Рэя. ‹…›

Эстетика — насилие над реальностью? // Искусство кино. 2007. № 6.