Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович,
Очень трудно и даже страшно мне судить, что вызовет у Вас чтение моего письма — гнев или улыбку иронии. И тем не менее я не могу не написать Вам о том, что меня буквально гнетет и мешает трудиться над выполнением «Щорса».
Вручая руководству ГУКа сценарий, я сам заявил, что образ Щорса у меня недостаточно завершен. А произошло это не от небрежности или легкомыслия, а от неправильного совета, данного мне украинским руководством, в разрешении образа Щорса как борца с троцкистским командованием. Эта ошибка привела к обеднению Щорса, к обеднению драматической коллизии. Я это почувствовал, но мне уже нужна была помощь и согласование здесь в Москве.
Существует в ГУКе порядок, по которому автор-режиссер получает письменное заключение, на основании которого работа продолжается дальше. Товарищ Шумяцкий в течение почти двух месяцев не давал мне этого заключения и наконец 3-го ноября заявил, что мой сценарий будете утверждать Вы, т. к. Вы его заказывали, и что мнение т. Шумяцкого в данном случае является как бы частным. Кроме того, т. Шумяцкий сообщил мне о Вашем намерении лично меня принять, что и держало меня в Москве.
Я осмеливаюсь считать этот метод руководства ГУКа недостаточно совершенным. В этом есть некая, сказал бы я, трусость. Руководство должно само помочь режиссеру выправить сценарий и уже выправленный представить Вам, если Вы найдете это нужным.
То, что товарищ Шумяцкий, мыслящий, по-видимому, мир как враждебную субстанцию, пребывает в перманентных неладах с работниками ЦК партии, Комитета искусств, союза, прессы, писателей, учреждений, — все это как-то нехорошо и трудно. Не нужно.
Я имел несчастье выступить в Доме кино на дискуссии с рядом критических замечаний о причинах отставания нашего кинопроизводства, о чем известно в ЦК. Я думаю, это меня и погубило. Тов. Шумяцкий, ненавидящий критику, особенно со стороны своих работников, не пришел на дискуссию, но на открытом партийном собрании у себя в ГУКе разгромил меня и дискредитировал политически, заявивши собранию, что сценарий мой так долго прорабатывался вследствие наличия в нем ряда крупнейших пороков вплоть по протаскивания эсеровской идеологии, давая собранию понять, что это не только его личное мнение, но и мнение высшего руководства.
В это время в ГУКе уже знали, что Вы сценарий читали.
Сейчас у меня два письменных заключения ГУКа, вернее три, если считать и первое, выданное мне «по ошибке» и отобранное на другой день, т. е. в день затребования Вами сценария. В третьем заключении, дополнительном, говорится, что «обедненность образа Щорса и обилие красок и внимания фигуре Боженко создает положение, когда не без основания кажется, что автор, видимо, более сочувствует Боженко, чем Щорсу».
А на собрании режиссерского актива, куда я уже приглашен не был, эта формулировка излагалась в более тяжелом виде. И вот пошли из ГУКа утверждения — эсеровская идеология, сочувствие не Щорсу и, не без основания, попытка обмануть Вас, но Вы не приняли.
Редактор газеты «Кино» снимает из набора, хотя и критическую, но в общем положительную оценку — отчет о сценарии после обсуждения у себя.
Я не уверен, что все это не дошло до Киева и не преувеличено там во много раз.
Иосиф Виссарионович, неверно все это. Неверно.
Ни одного теплого слова ни об одном кусочке сценария не слышал я в ГУКе. Холодом веет от работников руководства, и работать не весело.
«Вы преувеличиваете свою роль, — сказал мне в кабинете т. Шумяцкий, когда я пришел поздравить его с успехом „Чапаева“ у Вас. — Сделать фильм — это очень не много. Самый главный, так сказать, наркоминделовский период фильма заключается в умении его во время показать, где следует».
Это травматическое замечание не выходит у меня из головы, и особенно сейчас. А что, если Вы не приняли меня благодаря недоброму слову? Что мне думать? Я думал уже тысячи раз и запутался.
О Вашем мнении т. Шумяцкий сказал мне только: «Свои критические замечания я высказывал товарищу Сталину. Он ничего определенного хотя мне и не сказал, но у меня скопилось впечатление, что он со мной согласился».
Простите меня, дорогой Иосиф Виссарионович, но если я не верю, чтобы Вы увидели в моем несовершенном, правда, труде протаскивание эсеровской идеологии.
Я советский работник искусства. Это — моя жизнь, и если я что делаю не так, то по недостатку талантливости или развития, а не по злобе.
Ваш отказ принять меня я ношу как большое горе.
А Николай Щорс будет прекрасным, глубоким и волнующим. В сценарии сейчас я это уже почти сделал, и у меня еще много хороших мыслей впереди.
Глубоко уважающий Вас
А. Довженко
Довженко А. Письмо И. В. Сталину о сценарии кинофильма «Щорс» 26 ноября 1936 г. // Кремлевский кинотеатр. 1928-1953: Документы. М.: РОССПЭН, 2005.