Одной из наиболее важных черт эстетической системы психологически-бытового фильма является стремление автора идти не от умозрительно сконструированного идейного положения, не от абстрактного замысла, а от ‹…› явлений действительности. ‹…› Этому пути Герасимов следовал в фильмах, предшествовавших «Учителю» («Семеро смелых», «Комсомольск») и поставленных в дальнейшем («Молодая гвардия», «Тихий Дон»). В фильме же «Учитель» чувствуется присутствие умозрительной заданности. Ею нанесен значительный ущерб центральному образу. Степан Лаутин слабо осязаем как выхваченный из жизни человек. Скорее он выглядит откровенным, морализующим воплощением авторского замысла.
Нельзя сказать, что это персонаж, лишенный характера. Однако характер Лаутина воспринимается в том ограниченном качестве, которое достаточно только для отнесения человека к определенному психологическому типу («сдержанно-рассудительная, скромная натура»). Такому характеру чтобы стать живым, не хватает сложного сочетания неповторимо-своеобразных индивидуальных черт. Чтобы понять это, стоит сличить между собой игру Б. Чиркова в «Максиме» и «Учителе». Во втором из этих фильмов созданный образ выглядит остатком от вычитания индивидуальных свойств, которые сформировали живой образ Максима. Осталось общее, и к нему ничего (или почти ничего) не прибавлено.
Максим извлечен из жизни, Лаутин — из «соображения». Чтобы охарактеризовать Максима, авторам критических статей понадобилось прибегнуть ко многим эпитетам. Для характеристики Лаутина это оказалось ненужным.
Не только характер, но и внешний облик учителя Лаутина бледен. Он лишен тех частных подробностей, которые обычно сближают образ с жизнью, делают его жизненно ощутимым. Даже выбор костюма Лаутина основывался не на живых наблюдениях, а на отвлеченной задаче. Можно предположить, что она была примерно такой: «Пусть своей корректной внешностью, подтянутым видом учитель служит примером аккуратности». Во исполнение этой задачи Лаутин-младший, несмотря на летний зной, почти неизменно находится в пиджачной паре и при галстуке. Этот умозрительно выбранный наряд весьма заметно контрастировал с тщательно выбранными костюмами ряда других персонажей.
Очень точно, например, одет Лаутин-отец: и он тоже носит пиджак и галстук. Но несколькими меткими деталями они лишаются скучной нейтральности и обретают индивидуализированную конкретность. Тут на помощь приходят такие, казалось бы, микроскопически малые подробности, как зажимка галстука и то, что рубашка под пиджаком одета на выпуск и перехвачена поясом. На лацкане красуется орден Трудового Красного Знамени. Не забыта и цепочка для часов. Все это идет от жизни, вносит в облик черты среды и времени.
Абсолютно убедительна подлинностью облика и Аграфена в своей кофточке, опоясанной «по-модному». Удачно помогает рисунку внешности героини ее прическа — волосы уложены на лбу мыском, скреплены сбоку заколкой, а сзади собраны в пучок. Почти в каждом, даже второстепенном персонаже с тою же зоркостью замечено только ему присущее, живое, обозначенное метким штрихом. Все это высмотрено в жизни.
Неудача с условным нарядом Лаутина-младшего мешает ему полностью слиться с окружающими. Глядя на него, с трудом отрешаешься от мысли, что это вовсе не сельский учитель, а репетирующий соответствующую роль очень хороший актер Борис Чирков — настолько его облик ближе к внешности актера, чем сельского учителя.
Мачерет А. Мысль не создает образа // Художественные течения в советском кино. М.: Искусство, 1963.