Написалась эта вещь тотчас же по возвращении в Ленинград как-то очень быстро, даже незаметно. И мне не хотелось ее отделывать, исправлять и дополнять; как вышла, так я ее и поставил.
Эта картина наиболее непосредственно связана с моими деревенскими впечатлениями. Там есть персонажи, целиком выхваченные из моего уральского детства, и я люблю ее, пожалуй, больше всех своих работ. Все там для меня слито с тем началом самостоятельной жизни, когда мир вокруг меня по молодости лет казался весь необыкновенно цельным, ясным, добрым, всем своим светом и теплом повернутым ко мне. И я нарочно сохранил в этом фильме и уральский диалект с его забавными смягчениями и едва заметным оканьем, и одежду, и убранство домов с добела выскобленными полами, обязательными сундуками под накидкой, целыми веерами семейных фотографий на стенах, бальзаминами и геранью на окнах.
Я проявлял истинное тиранство в отношении всех своих сотрудников по этой картине. Сам рисовал художнику интерьеры, планировку их, вспоминая те дома, где я жил или гостил в деревнях Сарафановой и Малковой, в Кундровах и Чебаркуле. Добиваясь воспроизведения картин детства, я был дотошен до мелочей. И частушки восстанавливал по памяти, и кадриль, которую в наших местах почему-то обязательно танцевали в глубоких галошах, так же как в Калининской области танцуют ее почему-то в валенках, невзирая на жаркие летние вечера.
Однако при всей нашей упоенной увлеченности работой над «Учителем» судьба картины была непростой. В то время в кинематографе главенствовали совсем иные тенденции. Именно в те годы необыкновенно успешного развития нашего киноискусства, и в частности студии «Ленфильм», наиболее значительный успех сопутствовал картинам, посвященным истории революции и гражданской войны. И это было естественно и закономерно. Попытка же обратиться к современности наталкивалась на немалые трудности, вследствие того, что найти сколько-нибудь выразительную форму для изображения повседневного труда и жизни людей 30-х годов не всегда удавалось.
И я помню, как в Подмосковье, где я снимал «Учителя», приехал директор студии Н. Лотышев, человек очень расположенный к режиссерам, любезный, осторожный в суждениях. Пригласив меня для секретной дружеской беседы, застенчиво улыбаясь, он сказал мне: «Дорогой Сергей Аполлинариевич, просмотрел я, голубчик, ваш материал. Ведь не получается... Как говорится, ни формы, ни содержания. Лица нет, то есть ну никакого лица нет! Вся эта ваша деревенская история— прямо как из окошка хаты. Смотрите, голубчик, чтобы нам с вами не шлепнуться как следует с этой вашей затеей... Я, конечно, не хочу вас обескураживать, не хочу говорить под руку, но просто по-братски почел своим долгом предупредить, что впечатление пока самое унылое». ‹…›
Разумеется, я ни слова не сказал коллективу о беседе, проведенной с директором студни. И, раздираемый сомнениями, дотянул все же съемку до конца. А затем предстояло выстроить фильм по тому принципу, который мне казался единственно верным, то есть рассказать историю своих героев во всей своеобычности их такого незатейливого, не эффектного жизненного обихода, со всей видимой банальностью драматических коллизий, историей семейный отношений, неравной любви и постепенного вызревания натур — короче, со всем повествовательным арсеналом, на котором строится многие-многие годы беллетристическая литература и который для кинематографа явился, по-видимому, совершенно дерзкой попыткой.
И опять, когда я в первый раз показал уже законченный и перезаписанный фильм самым близким своим друзьям и прежде всего Г. Козинцеву и когда он, какой-то озадаченный, раздумчивый, вышел вместе со мной из зала и помолчал, стоя в коридоре, прежде чем обернуть меня к себе и сказать: «Послушайте, Сереженька, это же прекрасно», — я испытал такое натяжение нервов, какого позже уже не испытывал по поводу сдачи собственных картин, разве что по поводу экзаменационных показов в своей учебной мастерской.
Герасимов С. О моей профессии // Герасимов С. Жизнь. Фильмы. Споры. М.: Искусство, 1971.