То ли это было, то ли мне снилось, то ли сны переплелись с воспоминаниями и воспоминаниями воспоминаний — уж не припомню. Помню только, что дед был очень стар, и еще помню, что был он похож на образ одного из богов, охранявших и украшавших нашу старую хату. И куда, бывало, в саду ни посмотришь, где-нибудь среди яблонь, груш, кустов смородины и крыжовника обязательно белела и его святая борода. И помню еще, что был знойный летний день, и все кругом казалось прекрасным: сад, огород, подсолнечники и мак, и зреющие нивы за огородом. А в саду, недалеко от погреба, под яблоней, среди упавших Яблок, на белом старинном рядне, в белой сорочке, весь белый и прозрачный от старости и доброты лежал мой дед Семен, бывший чумак.
Лет ему было сто, то есть, наверно, меньше, но почему-то приятно думать, что именно сто, потому что это красиво. И лежал он, как на картине, тоже красиво. Он даже, казалось, немного сиял, а если и не сиял, то, во всяком случае, так это казалось, потому что он улыбался, и было воскресенье и еще какой-то праздник.
Возле деда на старом яблоневом пне сидел его давний товарищ и побратим Григорий, тоже очень старый, но, по причине отсутствия бороды, лишенный божественных черт человек.
Вместо бороды Григорий носил грозные прокуренные усы, которые делали его похожим, скорее, на старинного воина. Когда-то, очень давно, рассказывал нам дед, Григорий был самым сильным парубком на всю губернию. Нище в степях, от Чернигова и Конотопа до Ставрополя, Бердянска и Ясс и до самой даже Москвы, между каковыми городами они развозили на волах соль и спирт целых сорок пять лет, нигде ни разу не встречали такого человека. Был он замкнут и не особенно разговорчив, но деда, верно, любил и навещал его ежегодно не меньше двух раз. Одевался опрятно, был медлителен и вечно о чем-то, казалось нам, думал. Вот так и теперь — посидел он возле товарища, помолчал... и не сразу спросил:
— Умираешь, Семен?
— Умираю, Грицько, — тихо признался дед и, слегка улыбнувшись, закрыл глаза.
Подошла мать и, увидев, что происходит в саду, задумалась.
— Так. Ну, умирай, — сказал Григорий и отвернулся.
На траве, среди опавших яблок, сидело одно паше дитя, совсем еще не понимавшее жизни. Раскрыв рот, оно всячески старалось вкусить яблоко двумя своими первыми зубками, но яблоко было большое, и па него у дитяти не хватало еще рта.
— Умирай, Семен, — сказал Григорий,— да там уж, как умрешь, подай мне с того света знак, где ты там будешь — в раю или в пекле, и как тебе там.
— Добре, Грицько, — пообещал дед, собравшись в последнее чумакованье. — Уж если можно будет, обязательно извещу — приснюсь або привижусь как-нибудь, — ласково соображал он несложные возможности дальнейшего общения. Однако, поскольку у деда не было никакого недуга, он не умер сразу, а еще, наоборот, без всякой помощи, легонько как-то сел и оглянулся на окружающих. Со стороны хаты к нему подходили сын Панас и внуки Василь и Орнся с красивой миской груш.
— Может, съесть бы чего? — подумал вслух дед, оглядывая свой род, и, когда Орися поднесла ему миску груш, он взял одну грушку, вытер ее слегка рукавом белой сорочки и начал есть. Это была его любимая краснобокая дуля, да видно съел он уже свои грушки все до единой. Уже пожевал он ее только слегка, по привычке, но тут у него начало останавливаться сердце, и он это понял: отложил грушку, поправил бороду и сорочку, посмотрел еще раз на всех, сложил руки на груди и, сказавши с улыбкой:
— Ну, прощайте, умираю, — тихонько лег и умер.
Вот тут, пожалуй, и начинается кинокартина, хотя, вообще говоря, и дальше ничего особенного как будто бы не происходит.
Кончина деда не вызвала решительно никакого движения в окружающем мире. Не загремел ни гром, ни роковые молнии не разодрали небес торжественным сверканием, ни бури не повалили с корнями могучих многосотлетних дубов.
На полуденном небе ни облачка. Тихо вокруг. Только два-три яблока мягко бухнули где-то в траву и всё. Даже подсолнечник ни один не шевельнулся. Весь праздничный подсолнечниковый мир стоял неподвижно, подобно хору красивых детей, устремивших ввысь свои радостные, золотистые лица. А над липами тихо сновали покинутые дедом золотые пчелы.
Довженко А. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 1. М.: Искусство, 1966.