Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
Земля
Фрагмент сценария Довженко

То ли это было, то ли мне снилось, то ли сны переплелись с воспоминаниями и воспоминаниями воспоминаний — уж не припомню. Помню только, что дед был очень стар, и еще помню, что был он похож на образ одного из богов, охранявших и украшавших нашу старую хату. И куда, бывало, в саду ни посмотришь, где-нибудь среди яблонь, груш, кустов смородины и крыжовника обязательно белела и его святая борода. И помню еще, что был знойный летний день, и все кругом казалось прекрасным: сад, огород, подсолнечники и мак, и зреющие нивы за огородом. А в саду, недалеко от погреба, под яблоней, среди упавших Яблок, на белом старинном рядне, в белой сорочке, весь белый и прозрачный от старости и доброты лежал мой дед Семен, бывший чумак.

Лет ему было сто, то есть, наверно, меньше, но почему-то приятно думать, что именно сто, потому что это красиво. И лежал он, как на картине, тоже красиво. Он даже, казалось, немного сиял, а если и не сиял, то, во всяком случае, так это казалось, потому что он улыбался, и было воскресенье и еще какой-то праздник.

Возле деда на старом яблоневом пне сидел его давний товарищ и побратим Григорий, тоже очень старый, но, по причине отсутствия бороды, лишенный божественных черт человек.

Вместо бороды Григорий носил грозные прокуренные усы, которые делали его похожим, скорее, на старинного воина. Когда-то, очень давно, рассказывал нам дед, Григорий был самым сильным парубком на всю губернию. Нище в степях, от Чернигова и Конотопа до Ставрополя, Бердянска и Ясс и до самой даже Москвы, между каковыми городами они развозили на волах соль и спирт целых сорок пять лет, нигде ни разу не встречали такого человека. Был он замкнут и не особенно разговорчив, но деда, верно, любил и навещал его ежегодно не меньше двух раз. Одевался опрятно, был медлителен и вечно о чем-то, казалось нам, думал. Вот так и теперь — посидел он возле товарища, помолчал... и не сразу спросил:

— Умираешь, Семен?

— Умираю, Грицько, — тихо признался дед и, слегка улыбнувшись, закрыл глаза.

Подошла мать и, увидев, что происходит в саду, задумалась.

— Так. Ну, умирай, — сказал Григорий и отвернулся.

На траве, среди опавших яблок, сидело одно паше дитя, совсем еще не понимавшее жизни. Раскрыв рот, оно всячески старалось вкусить яблоко двумя своими первыми зубками, но яблоко было большое, и па него у дитяти не хватало еще рта.

— Умирай, Семен, — сказал Григорий,— да там уж, как умрешь, подай мне с того света знак, где ты там будешь — в раю или в пекле, и как тебе там.

— Добре, Грицько, — пообещал дед, собравшись в последнее чумакованье. — Уж если можно будет, обязательно извещу — приснюсь або привижусь как-нибудь, — ласково соображал он несложные возможности дальнейшего общения. Однако, поскольку у деда не было никакого недуга, он не умер сразу, а еще, наоборот, без всякой помощи, легонько как-то сел и оглянулся на окружающих. Со стороны хаты к нему подходили сын Панас и внуки Василь и Орнся с красивой миской груш.

— Может, съесть бы чего? — подумал вслух дед, оглядывая свой род, и, когда Орися поднесла ему миску груш, он взял одну грушку, вытер ее слегка рукавом белой сорочки и начал есть. Это была его любимая краснобокая дуля, да видно съел он уже свои грушки все до единой. Уже пожевал он ее только слегка, по привычке, но тут у него начало останавливаться сердце, и он это понял: отложил грушку, поправил бороду и сорочку, посмотрел еще раз на всех, сложил руки на груди и, сказавши с улыбкой:

— Ну, прощайте, умираю, — тихонько лег и умер.

Вот тут, пожалуй, и начинается кинокартина, хотя, вообще говоря, и дальше ничего особенного как будто бы не происходит.

Кончина деда не вызвала решительно никакого движения в окружающем мире. Не загремел ни гром, ни роковые молнии не разодрали небес торжественным сверканием, ни бури не повалили с корнями могучих многосотлетних дубов.

На полуденном небе ни облачка. Тихо вокруг. Только два-три яблока мягко бухнули где-то в траву и всё. Даже подсолнечник ни один не шевельнулся. Весь праздничный подсолнечниковый мир стоял неподвижно, подобно хору красивых детей, устремивших ввысь свои радостные, золотистые лица. А над липами тихо сновали покинутые дедом золотые пчелы.

Довженко А. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 1. М.: Искусство, 1966.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera