Поля обезображены колючей проволокой. Небо серое.
Тучи низкие. Взрыв.
В хате бедность, пустота. Одинокая женщина со следами лишений на печальном лице. Руки как плети, глаза выцвели.
Снова окопы. Проволочные заграждения. Все притаилось, припало к земле. Взрыв.
Ой у было у матери три сына.
Движется воинский эшелон. На открытой платформе в серых шинелях, небритые, усталые спят солдаты.
В окопах передовых позиций тишина. Проволочные заграждения заволакиваются дымом. Медленно ползет к окопам тяжелое облако ядовитого газа.
Выцвели у матери глаза от ожидания, слез и многого, о чем и рассказать невозможно, чего не выразить никакими словами. Как тихо и грустно в этой хате.
Газовое облако вползает в окоп.
Небо в дыму.
Была война.
За селом пески. Вот одинокая хата. Вернутся ли в нее сын и внуки? Или истлеют на чужих полях, под чужим небом?
В безыменных братских могилах? Или разлетятся в прах на грозных минах и следа от них не останется на земле.
На улице три женщины. У каждой свое горе. Каждая — одна. Плавно движется калека на быстрых костылях, а за калекою семенит босыми ножками ребенок.
Скучающий стражник подходит к одной из женщин, окаменевшей у ворот в раздумье. Подошел, постоял, потрогал иссохшие груди и пошел прочь. Женщина стражника не заметила.
Нет у матери трех сыновей.
Поле. Вышла в поле сеятельница сеять. Мешок с зерном тянет ее к земле. От усталости пошатывается.
Сын у нее без ног. Костыли у стенки. Сам на полу, как памятник разбитый и снятый с пьедестала. На груди «Георгий».
Сеет мать, шатаясь. От всей картины веет чем-то песенным, и сама она в поле, словно зримая песня.
В столице царь. Сидит царь за столом. Не осеняет царское чело ни одна высокая мысль. Скучен и сер.
Опустились сеющие руки. Упала на землю, как в сон, сеятельница — мать инвалида.
Рабочий у станка. Закрыл глаза. Глубоко сосредоточен.
Что может делать в это время царь?
Царь пишет в дневнике:
«Убил ворону. Погода хорошая».
Подписывается: «Ник».
Лежит на иссохшей земле мать.
Думает царь, ставит точку, крутит ус.
Лицо матери покрыто каплями росы.
Время проходит. Уродила нива. Черным пятном, закрывая небо, стоит во ржи жандарм.
Военный завод.
Вращается станок, стоят готовые снаряды.
Поле. Чахлая рожь. Худой однорукий инвалид ведет унылого тощего коня.
Остановились, посмотрели друг на друга, опустили головы.
Редкие сухие колоски. Ничтожен урожай.
А дома у ног матери дети с надувшимися животами кричат, плачут, требуют.
Поле. Стоит муж, солдат-инвалид.
Отупела мать от детских слез.
Нагибается однорукий солдат и -срывает маленький, жалкий колосок. Посмотрел. Поворачивается к коню и, прихватив повод зубами, единственной рукой в тупом отчаянии начал бить коня. Ну надо же кого-нибудь ударить человеку — сердце разрывается от гнева, отчаяния, чего хотите. Бедность.
Вот так и мать. Тоже не сдержалась и начинает колотить детей своих. Не смотрите на нее, отвернитесь.
Бьет озверелый солдат коня.
Бьет мать двух детей.
Бьет коня однорукий, повод держит в зубах.
Перепугался конь. Рванулся. Падает однорукий хозяин на землю, выпустив повод.
Плачет у печки ребенок.
Стоит конь и видит: с трудом подымается опустошенный вспышкой отчаяния хозяин-солдат. Обидно и жалко коню.
И говорит конь солдату, кивнув головой:
«Не туда бьешь, Иван».
Во всяком случае, что-то в этом роде показалось однорукому. Он молча взял повод и увел четвероногого товарища.
Так дальше продолжаться не может. Должно что-то произойти. Напряжение предельное. Приближается гроза.
Почернело небо. Среди окопов и густых проволочных заграждений рвутся снаряды.
Четыре тяжелых взрыва подымают землю.
И еще один взрыв.
В серой дымной полутьме бегут в атаку солдаты кайзера Вильгельма Гогенцоллерна.
Бегут цепями — прямо, вправо и влево.
Некоторые цепи имеют вид совершенно необыкновенный.
Солдаты движутся, взявшись под руку и шатаясь, как пьяные.
Цепи извиваются, как слепое чудовище. Живые тянут убитых и раненых под руки.
Бегут среди взрывов.
Черное небо светлеет.
Меняется ветер. Среди дыма, повернувшего в обратную сторону, останавливается немецкий солдат.
Движутся солдаты в зеленовато-серых шинелях, в железных касках.
Один не выдержал. Останавливается, судорожно срывает противогаз, оглядывается, обезумев, по сторонам и начинает смеяться.
Есть газы, веселящие душу человека.
Движутся немецкие цепи. У солдат винтовки на груди.
Нанюхавшись веселого газа, корчится от смеха солдат. Падает железная каска с головы. Жалок и страшен. Нет уже сил перестать смеяться.
Стелется по земле газовое облако, вползает в опустевшие окопы.
Идут колоннами, шатаясь, как пьяные, немецкие отряды.
Успокоился, наконец, «смеющийся. В последний раз оглядывается.
...Из разрытого снарядом песка торчит мертвая рука.
...Немного дальше, на песке, голова немецкого солдата.
Глаза закрыты. Только страшная улыбка, обращенная в пустоту неба, перекосила солдатское лицо.
Но вот атакующие цепи у окопа. Остановились немцы в удивлении. У одного унтера падает из рук винтовка.
Где враг?
Мчится поезд. Длиннейший солдатский эшелон-гусеница.
Солдаты русские на крышах вагонов, на буферах. Конец войне.
Домой.
Стоит немец. Поза вопрошающая, удивленная.
И, может быть, впервые за четыре страшных года задумался немецкий солдат, почувствовал себя человеком, развел руками: Где же враг? Что происходит? Кто я? Кого и во имя чего убивал? Зачем все это? Какая темная сила превратила меня в палача? Задумался глубоко. Новые чувства и мысли охватили его с такой силой, что, когда подбежал к нему сзади офицер и грубой бранью начал угрожать ему парабеллумом, он так и не услышал брани. Убитый в затылок офицерской пулей, он тихо упал.
Сгущаются тучи, низко повисают над землей.
Чернеет силуэт; распластался солдат на окровавленной земле, как темный барельеф. ‹…›
Довженко А. Арсенал // Довженко А. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 1. М.: Искусство, 1966.