Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
Сам по себе искусство
Григорий Козинцев о личности Довженко

Из трех наших самых прославленных кинематографистов режиссером в профессиональном смысле слова являлся, пожалуй, один лишь Пудовкин: он в совершенстве владел всеми элементами постановки. Но ставил он фильмы по сценариям, многое зависело от их качества. Лучшие работы Пудовкина созданы им в содружестве с Натаном Зархи. Эйзенштейн был гением кино, режиссура (в особом понимании образности его фильмов) была только частью труда, он создавал саму кинематографию. Сценарий для Сергея Михайловича был уступкой, вынужденной определенными требованиями к картине; само существо его искусства опровергало литературную основу фильма. ‹…›

После «Звенигоры» трудно было сказать: «хорошая постановка», «появился новый режиссер», и даже само слово «фильм» как-то плохо вязалось с происходившим на экране. Куда более подошли бы гоголевские выражения: «невидаль», «швырнул в свет», «гром пошел по пеклу». Казалось, что какой-то новый Рудный Панько развесил поперек нашего бурного столетия беленый деревенский холст, и в самом динамическом искусстве. Плоть от плоти индустрии, вдруг медлительно запели слепцы бандуристы, седые деды с дальних хуторов повели неторопливый разговор. Чудо состояло в том, что таким ладом — песнями-думами, хитрыми присказками, лукавыми шутками — заговорили с беленого холста гражданская война, пятилетки, коллективизация. ‹…›

Довженко прожил нелегкую жизнь: странствовал, был учителем; служил, работал за рубежом в посольствах, рисовал карикатуры в газете; кинорежиссером стал в тридцать три года. После такого перечисления обычно говорится: за плечами у него жизненный опыт. Но все дело в том, что не опыт выработался у Довженко, а пришла мудрость. И сохранилось одновременно в его искусстве во всей своей чистоте детство. Так и совмещались они, причудливо соединяясь: детство и мудрость. А все, чему полагалось быть между этими полюсами — трезвая рассудительность, практичности житейская сноровка — для него как бы и не существовало.

Как-то я повстречался с Довженко и Фадеевым, они задумывали фильм о Дальнем Востоке. Александр Петрович только что вернулся с Украины, счастливо улыбаясь, он рассказывал про Днепр, сады под Киевом, облака на весеннем небе. Таким возвышенным тоном никто не рискнул бы даже писать, а он произносил вслух целую речь. Русские обороты переходили в украинские, поэтические образы в юмор. Ну как я могу написать сценарий для ребенка! — воскликнул Фадеев, заслушавшись монологом. Они дружили, относились с любовью друг к другу, но сценария Фадеев так и не написал. У такого искусства мог быть только один автор.

Народная мудрость вошла в его искусство не потому, что он изучал фольклор. Запомнились ему не песни матери, а ее плач; он часто слышал его. Состав семьи, как он писал, был переменный: из четырнадцати детей выжило двое; смерть и рождение были рядом, здесь в хате, а хата стояла посередине места, которое казалось ему самым красивым на свете. Он не любовался природой, а жил в ней, вместе с ней. Вырастали деревья, которые он босоногим мальчишкой сажал вместе со своим дедом — незлобивым чумаком Семеном Тарасовичем, и умирали братья.

Он стал художником, который смог вписать революцию на Украине в пейзаж вселенной, показать на экране современное в вечном.

Все это он делал с шуткой, не боясь запросто рассказать о великом. Так деревенский богомаз, изображая мироздание, списывал деву Марию с чернобровой казачки, а черта — с цыгана-конокрада.

У него был поразительной чуткости слух: он слышал не только голоса людей, но и тишину лунной ночи, плеск днепровской воды. Он говорил на особом, только ему присущем языке, даже в его повседневной речи можно было услышать гоголевские обороты, ритм почти музыкальный. Он был превосходным оратором, но манера говорить была такой же и в комнате: его мысли и чувства нельзя было передать другим строем. ‹…›

Ему пришлось пережить много горя. «Я был зачислен в лагерь биологистов, — невесело перечислял он в автобиографии, — пантеистов, переверзианцев, спинозистов». От него хотели отнять его детство, срубить деревья, которые уже росли в его внутреннем мире. Деда Семена Тарасовича, который был для него еще живым, яблоки которые все еще наливались, «одемьянили» (термин РАППа). Демьян Бедный возмутился «Землей», нашел в ней пантеизм и биологизм.

В 1951 году, собирая материал для сценария, Довженко остановился в селе Покровском. «На душе у меня — полный покой и мир, — записал он тогда в дневнике. — Все, что меня окружает здесь, дорого моему сердцу — мельчайшая вещь, малейший звук... Встал я и прошелся по комнате. Потом остановился, посмотрел в угол на образ пречистой девы с младенцем... Я не молился ей. Я мать вспомнил свою. Вспомнил, как она молилась ей когда-то за меня когда я был маленьким, еще таким, как у пречистой девы на руках, и когда был взрослым, когда нес через жизнь все свои страдания, все сомнения, все опасности, любовь и радость. И еще увидел я в образе, который и виден-то еле-еле (один лишь тихий силуэт в серебряном обрамлении), будто я увидел в нем юную доброту с ребенком, и доброта ее ласково словно бы прикоснулась ко мне прекрасной нежной рукой».

Далекое, святое босоногое детство, как он его называл, все еще было с ним, было в нем.

Ну а то, что причиняло ему горе, мешало трудиться?.. «Недавно в кремлевской больнице престарелый Демьян Бедный встретил меня и говорит: „Не знаю, забыл уж, за что я тогда разругал вашу „Землю“. Но скажу вам — ни до, ни после я такой картины уже не видел. Какое это было произведение действительно большого искусства“. Я промолчал...» (запись 1945 года).

В 20-е годы слова «красота» боялись, как черт ладана; оно казалось слащавым, сентиментальным. Довженко показал силу красоты на экране. И сам он был удивительно красив. Мне он запомнился в сером костюме, голубой рубашке, загорелый, с седыми волосами, ясным взглядом. Он не только создавал произведения искусства, но и сам был произведением искусства.

Козинцев Г. Хата в Соснице // Довженко в воспоминаниях современников. М.: Искусство, 1982.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera