Я пытаюсь быть педагогом, о педагогике которого дети забывают. Поэтом, который стремится условными средствами довести до детей безусловность реальности. И то и другое мне не всегда удается, особенно в сочетании. ‹…›

Очень быстро я теряю для ребят-актеров авторитет педагога. Зато они вступают в союз равноправных, делающих общее дело. В отличие от взрослых дети не злопамятны, умеют быстро прощать и хорошо смеяться, если мне удается снять напряжение шуткой. Я им доверяю, потому что у них абсолютный слух на фальшь, на словесную липу. Я иду за ними, потому что они, как правило, богаче и сложнее своих самых удачных сценарных прототипов. Я люблю с ними работать, потому что они все талантливы и все способны включаться в игру, если это игра «без дураков». ‹…›

Дети, мне кажется, живут в мире подлинных страстей, куда более подлинных, чем подуставшие от них взрослые. А им часто предлагают патоку вместо чувств, желатин вместо поступков. Все вянет, киснет, растекается по широкому экрану, когда уровень переживаний достигает кипения молока, а шума от этого столько, как будто взорвалась котельная. ‹…›

‹…› ведь в каждый детский фильм заложен нравственный заряд, который, взорвавшись, обязан ранить, оставлять следы. А если вместо взрывчатки —- хлопушка пугача? Кто запомнит, кто почувствует боль нравственного страдания, если она уже в зародыше, в сценарии, обезболена? Если заранее побеспокоились, чтобы детям было не очень страшно, не очень грустно, не очень напряженно, не очень умно. Всего чуть-чуть, а в результате... Мы хотим, чтобы они были смелыми, но ведь смелость приходит через преодоление страха, а в детских фильмах нестрашно. Мы хотим, чтобы они не были глухими к чужому страданию, но никто — ни чужой, ни родной — в таком кино особенно не страдает.

Но кино, хоть убей, требует конфликта, и появляется конфликт — кто-то у кого-то списал, кто-то кому-то наврал (обманул то есть), кто-то кого-то обидел (не очень сильно). И потом весь фильм этот кто-то осознает свою вину перед кем- то, кто в конце концов прощает кого-то. ‹…›

В детском кино мы привыкли к каким-то выдуманным единицам измерения — про класс, про пионерский лагерь, про спортивные соревнования... Но ведь дети в школе учатся не школе, а истории, географии, литературе. И дома — не дому. И во дворе они живут всем миром, который в них, сегодняшних, так или иначе отражен. Им хочется раздолья, высот, расстояний. А их в кино дальше калитки не пускают. Вы говорите, кино повзрослело, поумнело. Пожалуй, по точности и серьезности бытового ряда, по узнаваемости узнаваемого. Но детям, думается мне, как раз не хочется узнавать. Похоже, не похоже — это для взрослых. Это взрослым интересно, когда на экране все, как у них или как у соседей. Это взрослых радость узнавания может после окончания сеанса свести, развести, привести в кабинет начальника и даже заставить вернуть премию — были, говорят, такие случаи. Дети еще не обрели тех запасов жизненных впечатлений, которые обеспечивают эту радость узнавания. ‹…›

Я ‹…› за пограничные ситуации, за нервные, жесткие конфликты, за глубинную напряженность детства, если по существу, по смыслу. И потому мечтаю снять детский фильм о хирургической больнице, о детском доме, о первых шагах правонарушителей... Но и здесь форма не должна быть баечной, усыпляюще напевной. Форма должна быть игрой — в жмурки, в прятки, в «горячо и холодно» — когда все неясно, все неизвестно, все неожиданно, но одновременно и абсолютно ясно — по мысли, по нравственной сверхзадаче. ‹…›

Любимый детьми режиссер Леонид Гайдай, но ни на каком совещании специалистов по детскому кино детским не признавался. Мне говорят, что я отошел от детского кинематографа. А я думаю, что пришел. Дело не в возрасте героев.

Важно ненавязчиво, но понятно донести благую авторскую мысль, чтобы ее приняли как свою. Надо, чтобы фильм было интересно смотреть! А если в интересном сложная, но одновременно ясная мысль, подросток ее вычленит и сам для себя сформулирует. Вроде сам, и в этом успех такого фильма, который можно назвать и детским, как можно назвать детскими романы Гюго... 

Митта А. Условность безусловного. [Интервью Аллы Гербер] // Советский экран. 1976. № 17.