Все, что я скажу сейчас, вовсе не исключает моего восхищения личностью и творчеством Ивана Александровича и уважения к нему. Встреча с ним произошла на киностудии «Мосфильм». До того он проходил не глядя и не замечая меня, но слухи доносились, и они были недвусмысленны: «Пырьев тебя сгнобит».
Причина была простой. Я взял на одну из ролей в фильм «Без страха и упрека» Людмилу Марченко, которую Иван Александрович любил, а она его бросила. Мне казалось, что она вполне там уместна; к тому же я хорошо ее знал — мы вместе учились во ВГИКе. На съемках она мне попортила кровь, но в итоге все вроде бы получилось. Словом, я не пожалел, что работал с ней, хотя поначалу хотел снимать Малявину (она была занята). Картина была детской (позднее я снял еще только одну подобную — «Точка, точка, запятая») и вполне безобидной. Словом, никаких неприятностей я не ожидал. И вдруг сообщают, что фильму присуждена третья категория, абсолютно позорная в те времена. Как мне рассказали, Пырьев собрал своих верных людей, которые, вроде бы даже не видя картины, проголосовали за третью категорию с формулировкой про «ложное понимание проблемы отцов и детей» — проблемы, которой там не было и в помине! Короче говоря, он на мне отыгрался по полной программе. Причем, когда его сын Андрей, мой приятель, подошел к нему и сказал: «Папа, ты же не видел картину», Иван Александрович отшил его довольно резко.
С этого и началось наше заочное знакомство: не любил он, когда плюют в его чай. На своей территории он должен был быть хозяином и все обязаны были знать, что как он сказал, так и будет. ‹…›
Конечно, правильнее было начать эти краткие воспоминания с другого. Не с того, как он меня «гнобил», а с того, как он в течение двадцати минут принял меня в Союз кинематографистов, им же и созданный. Пырьев посмотрел картину «Друг мой, Колька» и сказал: «Нам нужно омолаживать кадры, подготовьте мне бумаги на этих молодых ребят». Так Алеша Салтыков и я стали членами Союза. ‹…›
«Громкое» присутствие режиссера казалось неотъемлемой частью профессии. Мне-то, поверившему в правильность подобного стиля поведения на съемочной площадке, подражание <Пырьеву> обошлось дорого. Я и повел себя волево, жестко, решительно. Михаилу Ильичу Ромму сообщили: «Митта в павильоне орет». Михаил Ильич страшно удивился и сказал мне: «Начнешь орать — не остановишься». Я и не останавливался довольно долго: видимо, урок Пырьева ушел в сознание накрепко.
Пырьев сегодня [Александр Митта] // Киноведческие записки. 2001. № 53.