‹…› У них были простые, веселые отношения товарищей по искусству, соратников, соавторов, сделавших вместе шесть картин, но вдобавок еще и друзей юности, хотя один был старше другого на четыре года (Габрилович), что, возможно, когда-то имело значение. Уже взрослыми людьми — обоим за тридцать — они встретились для общей работы в кино, и это была знаменитая «Последняя мочь». Райзман сказал мне как-то полушутя, что украл у литературы скорее всего большого писателя: после успеха «Последней ночи» Габрилович, в то время уже многообещающий прозаик, автор нескольких сборников, бросил прозу и с головой ушел в кино. «Это моя вина, я его соблазнил», — говорил Райзман. ‹…›
Работу их с Райзманом мне приходилось наблюдать. Когда-то в Болшеве, в замечательном нашем доме, мы даже начинали втроем «Странную женщину» (третий — автор этих строк — вскоре, по ряду причин, «отпал»). В 11 утра, после завтрака, садились в номере у Евгения Иосифовича. Тот казался уже несколько усталым и рассеянным. И было от чего: в 6 утра у меня за стенкой — мы жили в соседних номерах — начинала стучать его машинка: Габрилович писал свою мемуарную прозу. Это держалось в секрете от нашего режиссера: «Не говорите плантатору!», — предупреждал меня Габрилович. Иначе как плантатором он своего друга не называл (разумеется, за глаза). Плантатор наш и впрямь был жесток и неумолим. Он беспощадно браковал наши первые варианты, требуя новых и новых, еще и еще, и успокаивался где- то на шестом или седьмом. (Со временем, работая с ним, я наловчился подкладывать свой первый вариант как якобы десятый, и это иногда сходило). Ему важно было чувствовать, что ты выкладываешься, работаешь до седьмого пота, начальный же вариант, набросок, был всегда подозрительным, как «халтура», хотя, случалось, бывал самым удачным... Сам Райзман, как уже сказано, пером водить не любил, но сочинял, импровизировал всегда охотно и часто очень здорово, оставалось только записывать за ним.
Итак, Райзман импровизировал, Габрилович записывал на клочке бумаги, потом, выпроводив нас, тут же садился за машинку, и через час текст был готов. Это был вроде тот же, только что оговоренный, но уже другой текст. К нему прикоснулась рука мастера. ‹…›
С Райзманом они были очень разными по-человечески. Мягкий, податливый, склонный к компромиссу Евгений Иосифович (о чем им самим с поразительной откровенностью написано) и — твердый, безукоризненно вежливый и выдержанный, холодно-неуступчивый Юлий Яковлевич. ‹…›
Гребнев А. «Мы многое сделали из того, что хотели сделать» // Культура. 1995. 27 мая.