‹…› Он всегда шел и шел вглубь, разбирая по винтикам все то в жизни, страстях, героизме, что другие обозначали с экрана всего лишь словами. Он воплощал все это всей силой своей манеры, своим миром выразительных средств.
Он делал в искусстве то, в чем видел свое.
Некоторые из сценариев его лент мы писали вдвоем. Передо мной был художник, резко очерченный, огражденный от всего не его. Это был живой организм, отторгающий все не свойственное ему, чужеродное, хотя порой весьма привлекательное. Оно отлетало от него, как шар от стены.
И все дело в том, что это его всегда совпадало с моим. Вот и ответ, почему я всегда возвращался к нему.
С ним нелегко работать, но мы работали долгие годы, не ссорясь и даже почти не бранясь. Мы любим в искусстве одно и то же и не любим одно и то же. То, что нравится одному, нравится и другому. Мой маршрут обозначен теми же бакенами, что и его. И озарен теми же маяками. А это неоценимо важно для сценариста и режиссера. ‹…›
Последнее, что мы написали вместе, был сценарий «Странная женщина». Нас объединила в нем тревога за огрубелость и стертость чувств, за тех, кто не только иронизирует над любовью, но нередко даже не ведает, что она существует на белом свете. Нам хотелось разобраться в том, действительно ли прошло время Ромео и Джульетты и потускнела та сила, та восхитительность души, которые связаны с этими именами. Мы решили подумать об автоматизме семейных отношений, холодных и скучных, не скрепленных ничем, кроме инерции и привычки. Нам хотелось восстать именно против тех насмешек, которым подвергается кое-где даже одно лишь упоминание о бессмертной любви. И именно эта язвительность и считается иногда приметой воистину современного человека.
Мы понимали, что все это уже не единичные факты, а явление, и спрашивали себя — не соединено ли оно чем-то с тем равноправным, а часто и ведущим положением, которое все более прочно и справедливо занимает женщина в работе, семье, общественной жизни.
По этому сценарию Ю. Я. Райзман снял ленту-спор, фильм, призывающий к самой широкой дискуссии.
Спор разгорелся бурно, воплощенный во множестве зрительских писем, отзывах прессы, равно как и диспутах в самых разных аудиториях. И тут я приметил, что эти бури и вихри (не одних лишь похвал, но и решительных порицаний) доставляют неподдельное удовольствие Ю. Я. Райзману. Да, он остался верен нашей шумной молодости: по-прежнему он считает, что именно в таких спорах заключено одно из действительных назначений настоящего фильма. Значит, лента задела нечто важное, зацепила и вытянула на свет нечто нужное и горячее, а не повторила (в который раз!) то, что давно известно всем и навязло в зубах.
И я вновь и вновь думал о том, что вот живет рядом с нами художник, который не уходит под сень минувших времен, не прячется за виньетками и бирюльками, поглядывая на все вокруг оловянными глазами, давно и раз и навсегда усвоившими безопасные, безухабистые пути. Он идет и ищет новое, еще только-только проклюнувшееся на поверхности. И — находит, пусть с неизбежными в таких случаях контузиями и просчетами.
И все мерещится мне (об этом я уже говорил), что вот-вот, как в старые годы, зазвонит телефон и знакомый голос (а он все старше и глуше) проговорит:
— Займись настоящим делом! Давай напишем сценарий.
И я откину все остальные дела и стану писать с ним сценарий. О жизни, смерти, встречах, разлуках, раздумьях, мечтах. О том, чем живет душа.
Обо всем, что придется ему по вкусу.
Габрилович Е. Единомышленник // Искусство кино. 1979. № 2.