Любовь Аркус: Расклад с героинями у тебя более чем разнообразный. Одна безумица, одна
Дуня Смирнова: Надеюсь, что нет.
Л.А.: Тогда кого ты исключаешь?
Д.С.: У меня есть героини любимые и нелюбимые. Теперь уже я знаю, что нелюбимые возникают только от неопытности автора. Потому что если ты не любишь героя, то написать его хорошо невозможно. Я не люблю Спесивцеву из «Мании Жизели» и не люблю Галину из «Дневника его жены».
Л.А.: Ты их старалась полюбить и не смогла?
Д.С.: Я не смогла освободить их от принадлежности к определенным типам женского характера. Очень разным и в равной степени мне неприятным. Весьма распространенным. Спесивцева относится к тому типу людей в целом и женщин в частности, которые, остро чувствуя собственную боль, совершенно не предполагают, что другим людям может быть так же больно, как и им. И еще она смотрится в мир как в зеркало. Ее отношение к миру и к людям зависит от того, как мир и люди относятся к ней. Что касается Галины в «Дневнике…», она из тех
Л.А.: Но ты ведь могла придумать их так, чтобы получалось любить. А почему ты этого не сделала?
Д.С.: Не получилось. ‹…› Не нравилась и Галина — по той простой причине, что мне было до слез жалко Бунина в этой истории.
Л.А.: И по той же простой причине тебе нравилась Вера Николаевна
Д.С.: Именно. Вера — это терпение, безграничное доверие, бесконечная женская снисходительность. Образец жены. И совершеннейшая мученица. Жить с этим сумасшедшим и со смирением снести все, что ей пришлось от него снести… И Берберова смела отзываться о ней уничижительно, называть ее в своих мемуарах не просто дурой, но исключительной дурой! Как можно путать глупость с наивностью и искренностью. Впрочем, такая аберрация вполне могла возникнуть именно у Берберовой, которая ушла от Ходасевича, умиравшего от чахотки, со словами, что она «не выносит запах смерти».
Л.А.: Если уж мы перешли к любимым героиням, кого еще ты можешь прибавить к их числу? И уж в
Д.С.: Я люблю Нину из моего фильма «Связь», хотя она не имеет со мной ничего общего. Она дуреха. Не дура, не дурочка, а именно дуреха. В ней очень важно сочетание женского, бабьего и детского. Кто, когда ей обещал, что все и есть, и будет хорошо и правильно? Да никто, но она живет в вечном предчувствии праздника, всегда готова к веселью и счастью. А тут такая вот фигня. Ей очень обидно, она искренне не понимает, за что и почему ее обманули. ‹…› Другое дело, Оля Малахова из «Прогулки» — там от меня некоторая склонность манипулировать людьми, делать из них персонажей театра собственной жизни, эдакое легкое интриганство. Отношение к жизни как к игре. И глубокое убеждение, что мужики — они, конечно, существа прелестные и невинные, но, в общем, немного идиоты. Но главное — мечтательность, фантазерство, способность искренне поверить в собственное вранье, как будто это чистейшая правда. Вместо того, чтобы пойти и сделать
Л.А.: А почему ты Галине из «Дневника…» не прощаешь того, что ты прощаешь Ольге?
Д.С.: Когда я писала Олю Малахову, ставила перед собой такую задачу: взять вариацию того же женского типа, эгоистки и сделать ее обаятельной.
Л.А.: Тем самым ты подтверждаешь тезис Шкловского о том, что никакого героя нет, а есть только отношение к нему автора.
Д.С.: И да, и нет. Это очень сильно зависит от той задачи, которую ставит перед собой автор. Татьяна в «Обаятельных людях» просто у меня придумалась. Я ее вообразила всю, целиком — свободную, богемную, веселую, страстную, распущенную, талантливую. Талантливую ни за чем, просто так, бескорыстно и бессмысленно. И этим она бесконечно обаятельна. Несмотря на то, что пустоцвет, конечно же. Но именно этим. Именно этим.
То, что с ней произошло — в некотором роде приговор людям эпохи модерна. Расплата за ту игру, которую придумали символисты и которую Серебряный век в себе воплотил. ‹…›
Л.А.: Ты видела
Д.С.: Меня вообще завораживает русский модерн, русский Серебряный век. ‹…› Серебряный век — это последний проблеск того сияющего, полнокровного русского дня, в котором жила страна. После этого на нее опустился мрак, и этот мрак продолжается до сих пор. Она до этого долго жила во мраке, потом наступил XIX век, и с этим веком над страной постепенно начался рассвет, и в определенный момент Россия как бы просияла. Это последние дни полнокровия, полноты бытия этой земли, этой страны, этой культуры.
Л.А.: Мне кажется, что тебя так волнует Серебряный век не только потому, что это была последняя вспышка света над Россией. Но и потому, что тебе тоже скучно понимать свою жизнь как линейную цепочку событий: родилась, выросла, выучилась, родила, совершила то и это, а потом умерла. Ты тоже хочешь строить жизнь как сюжет…
Д.С.: С этим я категорически не соглашусь.
Л.А.: Ох, Дуня… Ты ведь теперь не только кинодраматург с хорошей фильмографией, но и медийное лицо, как они это называют… Ты даже слишком живой человек для того, чтобы быть человеком счастливым и успешным в наши нулевые во всех смыслах годы… Но при этом ты всегда была немножко персонажем. И всегда об этом помнила, даже когда помнить этого не хотела.
Д.С.: Как всякий взрослый человек, я давно уже смирилась с тем, что мое внутреннее самоощущение и то, какой меня видят люди — совершенно разные вещи. Но быть персонажем… нет, уволь. Когда мне описывают эту художественную проекцию (а ты не первая, кто мне это говорит), я каждый раз изумляюсь, до какой степени она не совпадает с моими внутренними ощущениями. ‹…› Для меня нет никакого деления на мужское и женское искусство. Автор должен быть двуполым. Когда этого нет, даже самый яркий талант так или иначе ущербен. Ну, или неполон. Понимаешь, для меня Улицкая — это женская проза, а Петрушевская — нет. Я высоко ценю Ренату Литвинову, она ни на кого не похожа, дарование ее исключительно оригинально. Но неполнота его в том, что, в ее сценариях, на мой взгляд, нет
Л.А.: А Кира Георгиевна Муратова?
Д.С.: А Кира Георгиевна вне этих категорий. Она прилетела к нам с другой планеты и с глубоким горьким изумлением смотрит на все, что здесь происходит.
Если к XIX веку обратиться, то у великого Льва Николаевича было, безусловно, два пола. Но не менее великий Федор Михайлович был только мужчиной и потому в бабах не понимал совершенно — они у него либо с иконы сошли, либо желтый дом по ним плачет.
Л.А.:
Д.С.: Минуточку.
Но мне именно это интересно. Мы тут с приятельницей стояли в очереди за сигаретами в магазине. И перед нами стояла девушка в совершенно невыразимой куртке:
Л.А.: Про твои взаимоотношения с Буниным
Д.С.: Мне очень нравится
Л.А.:
Д.С.: Совершенно верно. Зато антагонист Керженцева, Савелов — это типаж хорошо мне знакомый. Широта богемная, обаяния море разливанное. Я люблю выпивать с такими людьми. Но замуж за него я бы не пошла. Девочки ведь всегда как рассуждают о мужчинах: пошла бы я за него замуж или нет, завела бы я с ним роман или не завела.
Л.А.: Я совершенно неправильно задала вопрос про мужчин. За кого из своих героев ты пошла бы замуж?
Д.С.: За мальчика Алешу, когда он вырастет. За Илью из «Времен года» нет, хотя он мне дико симпатичен. Но Илья слишком добротен. В мужском характере обязательно должен быть
Л.А.: А почему она нужна, эта придурь?
Д.С.: Я не люблю инфантильных людей, но не люблю и тех, кто повзрослел окончательно и бесповоротно. «Придурь» — это когда взрослому человеку удалось уберечь от свинцовых мерзостей жизни то детское, что
Л.А.:
Д.С.: А то. По крайней мере, старалась. У меня было детство то еще, пионерское. Я, как ты знаешь, выросла в коллективе. ‹…› Коллектив — это ведь очень страшно. Я ходила в детский сад на пятидневку, потом ездила в пионерские лагери, потом
Дуня Смирнова: «Я мечтаю написать историю любви парикмахерши и таксиста…» (Беседу ведет Любовь Аркус) // Дуня Смирнова. Связь: [киносценарии]. СПб.: Сеанс; Амфора, 2006.