Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
Поделиться
«Мечтаю написать историю любви парикмахерши и таксиста»
О любимых героях

Любовь Аркус: Расклад с героинями у тебя более чем разнообразный. Одна безумица, одна смиренница-великомученица, две femmes fatales, одна шалава-оторва и одна демонстративно обыкновенная, грустная, серьезная женщина, желающая только обыкновенного женского счастья. Кто из этих женщин тебе ближе всего? И можно ли предположить, что если соединить этих женщин в определенной пропорции черт и качеств, то это будешь ты?

Дуня Смирнова: Надеюсь, что нет.

Л.А.: Тогда кого ты исключаешь?

Д.С.: У меня есть героини любимые и нелюбимые. Теперь уже я знаю, что нелюбимые возникают только от неопытности автора. Потому что если ты не любишь героя, то написать его хорошо невозможно. Я не люблю Спесивцеву из «Мании Жизели» и не люблю Галину из «Дневника его жены».

Авдотья Смирнова. Фотограф Владислав Кобец

Л.А.: Ты их старалась полюбить и не смогла?

Д.С.: Я не смогла освободить их от принадлежности к определенным типам женского характера. Очень разным и в равной степени мне неприятным. Весьма распространенным. Спесивцева относится к тому типу людей в целом и женщин в частности, которые, остро чувствуя собственную боль, совершенно не предполагают, что другим людям может быть так же больно, как и им. И еще она смотрится в мир как в зеркало. Ее отношение к миру и к людям зависит от того, как мир и люди относятся к ней. Что касается Галины в «Дневнике…», она из тех кошечек-хищниц, которые как бы беспомощны и беззащитны, но своего не упустят, и спиной к ним лучше не поворачиваться.

Л.А.: Но ты ведь могла придумать их так, чтобы получалось любить. А почему ты этого не сделала?

Д.С.: Не получилось. ‹…› Не нравилась и Галина — по той простой причине, что мне было до слез жалко Бунина в этой истории.

Л.А.: И по той же простой причине тебе нравилась Вера Николаевна Муромцева-Бунина?

Д.С.: Именно. Вера — это терпение, безграничное доверие, бесконечная женская снисходительность. Образец жены. И совершеннейшая мученица. Жить с этим сумасшедшим и со смирением снести все, что ей пришлось от него снести… И Берберова смела отзываться о ней уничижительно, называть ее в своих мемуарах не просто дурой, но исключительной дурой! Как можно путать глупость с наивностью и искренностью. Впрочем, такая аберрация вполне могла возникнуть именно у Берберовой, которая ушла от Ходасевича, умиравшего от чахотки, со словами, что она «не выносит запах смерти».

Л.А.: Если уж мы перешли к любимым героиням, кого еще ты можешь прибавить к их числу? И уж в них-то, любимых, определенно должны быть твои черты?

Д.С.: Я люблю Нину из моего фильма «Связь», хотя она не имеет со мной ничего общего. Она дуреха. Не дура, не дурочка, а именно дуреха. В ней очень важно сочетание женского, бабьего и детского. Кто, когда ей обещал, что все и есть, и будет хорошо и правильно? Да никто, но она живет в вечном предчувствии праздника, всегда готова к веселью и счастью. А тут такая вот фигня. Ей очень обидно, она искренне не понимает, за что и почему ее обманули. ‹…› Другое дело, Оля Малахова из «Прогулки» — там от меня некоторая склонность манипулировать людьми, делать из них персонажей театра собственной жизни, эдакое легкое интриганство. Отношение к жизни как к игре. И глубокое убеждение, что мужики — они, конечно, существа прелестные и невинные, но, в общем, немного идиоты. Но главное — мечтательность, фантазерство, способность искренне поверить в собственное вранье, как будто это чистейшая правда. Вместо того, чтобы пойти и сделать какое-нибудь дело, три часа лежать в ванной и представлять себя Биллом Клинтоном. А еще искренность. Она на самом деле запуталась и знать не знает, кого любит на самом деле. Она не жестокая дрянь, хотя существо безусловно жестокое…

Л.А.: А почему ты Галине из «Дневника…» не прощаешь того, что ты прощаешь Ольге?

Д.С.: Когда я писала Олю Малахову, ставила перед собой такую задачу: взять вариацию того же женского типа, эгоистки и сделать ее обаятельной.

Л.А.: Тем самым ты подтверждаешь тезис Шкловского о том, что никакого героя нет, а есть только отношение к нему автора.

Д.С.: И да, и нет. Это очень сильно зависит от той задачи, которую ставит перед собой автор. Татьяна в «Обаятельных людях» просто у меня придумалась. Я ее вообразила всю, целиком — свободную, богемную, веселую, страстную, распущенную, талантливую. Талантливую ни за чем, просто так, бескорыстно и бессмысленно. И этим она бесконечно обаятельна. Несмотря на то, что пустоцвет, конечно же. Но именно этим. Именно этим.

То, что с ней произошло — в некотором роде приговор людям эпохи модерна. Расплата за ту игру, которую придумали символисты и которую Серебряный век в себе воплотил. ‹…›

Л.А.: Ты видела какие-то взаимосвязи с той эпохой, в которой мы живем?

Д.С.: Меня вообще завораживает русский модерн, русский Серебряный век. ‹…› Серебряный век — это последний проблеск того сияющего, полнокровного русского дня, в котором жила страна. После этого на нее опустился мрак, и этот мрак продолжается до сих пор. Она до этого долго жила во мраке, потом наступил XIX век, и с этим веком над страной постепенно начался рассвет, и в определенный момент Россия как бы просияла. Это последние дни полнокровия, полноты бытия этой земли, этой страны, этой культуры.

Л.А.: Мне кажется, что тебя так волнует Серебряный век не только потому, что это была последняя вспышка света над Россией. Но и потому, что тебе тоже скучно понимать свою жизнь как линейную цепочку событий: родилась, выросла, выучилась, родила, совершила то и это, а потом умерла. Ты тоже хочешь строить жизнь как сюжет…

Д.С.: С этим я категорически не соглашусь. Во-первых, мне никогда не бывает скучно. Во-вторых, в отличие от людей модерна, я человек верующий. И потому отношусь к пафосу жизнестроения весьма скептически.

Л.А.: Ох, Дуня… Ты ведь теперь не только кинодраматург с хорошей фильмографией, но и медийное лицо, как они это называют… Ты даже слишком живой человек для того, чтобы быть человеком счастливым и успешным в наши нулевые во всех смыслах годы… Но при этом ты всегда была немножко персонажем. И всегда об этом помнила, даже когда помнить этого не хотела.

Д.С.: Как всякий взрослый человек, я давно уже смирилась с тем, что мое внутреннее самоощущение и то, какой меня видят люди — совершенно разные вещи. Но быть персонажем… нет, уволь. Когда мне описывают эту художественную проекцию (а ты не первая, кто мне это говорит), я каждый раз изумляюсь, до какой степени она не совпадает с моими внутренними ощущениями. ‹…› Для меня нет никакого деления на мужское и женское искусство. Автор должен быть двуполым. Когда этого нет, даже самый яркий талант так или иначе ущербен. Ну, или неполон. Понимаешь, для меня Улицкая — это женская проза, а Петрушевская — нет. Я высоко ценю Ренату Литвинову, она ни на кого не похожа, дарование ее исключительно оригинально. Но неполнота его в том, что, в ее сценариях, на мой взгляд, нет героев-мужчин — есть только функции, необходимые для проявления женских характеров.

Л.А.: А Кира Георгиевна Муратова?

Д.С.: А Кира Георгиевна вне этих категорий. Она прилетела к нам с другой планеты и с глубоким горьким изумлением смотрит на все, что здесь происходит.

Если к XIX веку обратиться, то у великого Льва Николаевича было, безусловно, два пола. Но не менее великий Федор Михайлович был только мужчиной и потому в бабах не понимал совершенно — они у него либо с иконы сошли, либо желтый дом по ним плачет.

Л.А.: Все-таки странно. Пока ты писала для режиссера Алексея Учителя, у тебя были неординарные герои в экстремальных обстоятельствах. А дебютируешь в режиссуре обыкновенной историей про обыкновенных людей.

Д.С.: Минуточку. Во-первых, «не-экстремальной» была уже «Прогулка». И ее не-экстремальность была принципиальной — это был мой личный вызов отечественному кино с его бесконечными крестными отцами, проститутками, новыми русскими, перестрелками и взрывами. Во-вторых, сценарий «Времен года» я писала не для себя и снимать его не собиралась. А в-третьих… Знаешь, я давно мечтала написать историю любви, скажем, парикмахерши и таксиста. Людей, которые говорят на стертом языке, изъясняются одними словесными штампами. Я пока еще не достигла того уровня мастерства, который необходим для того, чтобы такое написать. Но сценарий «Времена года» и фильм «Связь», снятый по нему — первый шаг в эту сторону. История о ничем не выдающихся людях, у которых случилось такое несчастье, как большая любовь.

Но мне именно это интересно. Мы тут с приятельницей стояли в очереди за сигаретами в магазине. И перед нами стояла девушка в совершенно невыразимой куртке: ярко-розовой, кожаной, да еще как бы чешуйчатой. Волосы полностью выбелены, на длинных ногтях лак с аппликациями, косметика толщиной со штукатурку… Я смотрела на нее, и мне было очень жалко, что очередь так быстро проходит, потому что я готова была на нее смотреть много часов подряд. Попытаться вообразить себя этой девушкой, понять, что у нее внутри. О чем она думала, когда делала себе эти ногти; что чувствовала, когда покупала именно эту куртку; что имела в виду, накрасившись так, а не иначе. Это же самое интересное на свете — залезать в другого человека и представлять себе его изнутри. ‹…›

Л.А.: Про твои взаимоотношения с Буниным более-менее понятно. А если говорить о других мужчинах из твоих сценариев — кто из них тебе, попросту говоря, наиболее симпатичен? Вот, к примеру, в «Прогулке» два героя: Леша и Петя, Пьеро и Арлекин. Кого бы выбрала ты?

Д.С.: Мне очень нравится Алеша-Пьеро. Это ведь только в молодости кажется, что из резонеров-остроумцев выходят настоящие мужчины. А на самом-то деле они получаются из романтических мальчиков, которым в молодости обламывают рога плохие стервозные девочки. Поэтому мой любимый герой — Алеша. Затем, почти идеален Гришковец в «Прогулке»: такой мужчина-бог, мужчина-отец. Ну, есть еще, правда, доктор Керженцев из «Обаятельных людей»… Но с ним сложнее. Я для себя так и не решила — сумасшедший он или нет? Наверное, все-таки свихнулся по-настоящему в определенный момент. Притворялся-притворялся и допритворялся.

Л.А.: По-моему, отсутствие внятного ответа на этот вопрос для этого сценария принципиально.

Д.С.: Совершенно верно. Зато антагонист Керженцева, Савелов — это типаж хорошо мне знакомый. Широта богемная, обаяния море разливанное. Я люблю выпивать с такими людьми. Но замуж за него я бы не пошла. Девочки ведь всегда как рассуждают о мужчинах: пошла бы я за него замуж или нет, завела бы я с ним роман или не завела.

Л.А.: Я совершенно неправильно задала вопрос про мужчин. За кого из своих героев ты пошла бы замуж?

Д.С.: За мальчика Алешу, когда он вырастет. За Илью из «Времен года» нет, хотя он мне дико симпатичен. Но Илья слишком добротен. В мужском характере обязательно должен быть какой-то сдвиг по фазе, какая-то странность. Конечно, крайне желательно, чтобы эта странность не доходила до гениальности, как у Ивана Алексеевича. Или до убийства, как у доктора Керженцева. Но во всех замечательных людях обязательно есть какая-нибудь придурь.

Л.А.: А почему она нужна, эта придурь?

Д.С.: Я не люблю инфантильных людей, но не люблю и тех, кто повзрослел окончательно и бесповоротно. «Придурь» — это когда взрослому человеку удалось уберечь от свинцовых мерзостей жизни то детское, что когда-то было в каждом из нас. Этот «детский человек» живет во всех хороших людях.

Л.А.: Сама-то уберегла?

Д.С.: А то. По крайней мере, старалась. У меня было детство то еще, пионерское. Я, как ты знаешь, выросла в коллективе. ‹…› Коллектив — это ведь очень страшно. Я ходила в детский сад на пятидневку, потом ездила в пионерские лагери, потом какое-то время прожила в интернате — не очень долго, правда, но достаточно, чтобы остались впечатления… В подобных условиях могло быть две стратегии выживания: либо затаиться, замереть, слиться с окружающей средой-либо выбиваться в лидеры. При моем характере первая стратегия была недостижима. Оставалась вторая. Какой лучший способ избавиться от страха перед коллективом? Возглавить его. Так я стала видным деятелем пионерского движения, ходила на заседания районного, а потом и городского пионерского штаба. Папа надо мной издевался: «Когда ты, наконец, начнешь приносить пайки партийные?» Это меня страшно обижало. У нас же там было, понимаешь, братание: пели песни, положив друг другу руки на плечи, раскачиваясь: «Лыжи у печки стоят», «Белые флаги разлук вывесил старый Домбай». Моя мать недавно сказала: «Характер моей старшей дочери сформировали две книги — „Три мушкетера“ и „Два капитана“». Третьей книгой был «Остров сокровищ». В этой книге капитан Александр Смоллетт говорит Хокинсу: «Больше я Вас, Хокинс, в плаванье не возьму. Потому что Вы, Хокинс, из породы любимчиков». Я всегда старалась быть любимчиком. Не из жажды любви, а из страха перед нелюбовью.

Дуня Смирнова: «Я мечтаю написать историю любви парикмахерши и таксиста…» (Беседу ведет Любовь Аркус) // Дуня Смирнова. Связь: [киносценарии]. СПб.: Сеанс; Амфора, 2006.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera