<...> Двадцать два года «Интервенция» пылилась на полке. Пылилась решительно ни за что. Художнику промямлили что-то в том духе, что революция вызывает чувство благоговения, а уж никак не смеха, тем более такого балаганного, к которому приглашает фильм. Художник отвечал: мы смеемся не над революцией, а над ее врагами. Ему разъяснили дополнительно: вы не поняли, здесь веселые, тем более пародийные, краски неуместны. Кощунственны. Такая тема. Полока пришел к «Интервенции» на волне успеха «Республики ШКИД». В фильме о беспризорниках он показал толпу, мальчишескую анархическую ватагу, становящуюся полноценным коллективом. Это — истинная тема его творчества. Задумывая свою «Интервенцию», он, я убежден, стонал от счастья. Какое раздолье типов, лиц! Какие сшибки, стычки ритмов! Полока — эксцентрик, поклонник площадных жанров. Его звала к себе стихия игры, ряжения, карнавального маскарада. Причем в противовес всем наставлениям он искал не кинематографический эквивалент упоенной театральности пьесы Льва Славина, а способы расширения, возгонки ее, возможность — с помощью экрана — сгустить, сконцентрировать условность, сделать ее дважды, трижды условностью. Мало сказать, что Геннадий Полока — упрямый человек. Он бесстрашен в своем упрямстве. Правда, больше он не станет устраивать из экрана театр. Но гротесковое сгущение, скрытое пародирование, маски вместо характеров и бесчисленные стилистические переключения останутся его методом во всех последующих работах, а в фильме «Один из нас», например, дадут совершенно блистательный результат. <...>

Дёмин В. Реабилитация // Искусство кино. 1988. № 2.