Во-первых, как ни обидно это звучит для признанных мастеров советского кино, сегодня совершенно очевиден колониальный дискурс картин, снятых в Центральной Азии лучшими российскими режиссерами, — к примеру, «Первый учитель» Андрея Михалкова-Кончаловского. Эти фильмы остались и останутся в истории кино, но они не перестают быть колониальными оттого, что профессионально и художественно сделаны. Кто такой «первый учитель»? Да и не учитель он вовсе. Ничему, кроме иступленного повторения непонятных слов «социализм» и «Ленин», он детей научить не может. Все его «геройские» подвиги — перенос детей через ледяную речку, арест бая, взявшего в жены девочку Алтынай — на грани безумия, ни к чему хорошему они не приводят. Ребенок гибнет, защищая от пожара школу, Алтынай отправляют неведомо куда — в Ташкент, где нет ни родных, ни близких. Наверное, смелость и новаторство Михалкова-Кончаловского том и состоит, что он не побоялся показать фанатизм и глупую жертвенность этих поступков. В те годы, когда кинематографисты пользовались эзоповым языком, было важно визуально-чувственное ощущение от кадра, помимо реплик. Если в начале фильма Дюшен стоит в кругу аульчан и они над ним смеются, как над юродивым, то в финале он нависает над теми же самыми людьми уже как угроза, как человек карающий, обладающий властью.
Но не все можно списать на иносказание. В последнем кадре, когда «учитель» срубает одно-единственное в ауле дерево — символ счастья и благополучия, символ памяти предков — и старик, хранитель этого тополя, соглашается с ним, звучит явная фальшь. Как следствие — ложный пафос: торжество Дюшена — ничего более чем победа новой власти и знак подавления, говоря сегодняшним языком, национального самосознания кыргызов. Понятно, что в советскую эпоху фильм был обречен на успех у критики — такова была идеология; удивительно другое — то, что и сегодня фильм «Первый учитель» по привычке относят к «кыргызскому чуду».
Абикеева Г. В поисках национальной идентичности: новый взгляд на фильмы Центральной Азии 60-х — 70-х // Кинофорум. 2004. № 2.