Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
Поделиться
Актер, спасающий роль
О характерах и мнимом амплуа Свердлина

Актуальность этих образов [роль Цоя в фильме «На Дальнем Востоке» и полковника Усижимы в фильме «Волочаевские дни»] в то время можно понять, если вспомнить грозовую атмосферу конца 1930-х годов. ‹…›. В киноискусстве тридцатых годов изображение врагов редко бывало реалистичным. Чаще всего их играли по рецептам провинциальных яго: физиономия дегенерата, свирепый взгляд, звериные жесты, зловещий голос. Но Свердлин понимал: чтобы показать, насколько враг опасен, нужно показать, как он силен, хитер, ловок, предан своей идее. И тогда поражение такого врага будет поражением враждебных нам принципов. Роль Цоя сложна тем, что надо было играть корейца, выдававшего себя за китайского красного партизана, но на самом деле — замаскированного японского шпиона. Внешний облик создавался несколькими деталями — не резкими, но убедительными. Актер изобрел вставную челюсть, надевавшуюся на зубы. Она придавала лицу японские черты, но скрытые под китайскими усами. Попав в советскую научную экспедицию, Цой излучает ласку, веселое добродушие, кротость. Но вот к нему пробирается связной с письмом от его хозяев. Цой достает спрятанные очки, которые вместе с необычным оскалом рта совершенно меняют облик. Отрывистый, повелительный тон, военная выправка — и перед нами не просто человек иной национальности, но иного мира. ‹…›

В поисках характерных черт своего героя Свердлин использует жизненные наблюдения, отбирая для своего персонажа нужные черты. Так, внешний облик Усижимы родился из случайной встречи в ресторане с незнакомым японцем. «Я долго сидел и тщательно его рассматривал, запоминая своеобразные жесты, манеру говорить, любезность, приторную ласковость, сдержанную насмешливость и самовлюбленность. Он был по-своему эффектен, но его механическая улыбка ужасала», — вспоминал актер. Тщательное изучение фотографий японских военных привело его к выводу, что мундир на Усижиме должен быть мешковатым, без строевого «лоска». Очки без оправы как бы выдавали его претензию на интеллигентность, а франтоватые усики придавали лицу кокетливое выражение. Все особенности японского офицера были схвачены артистом с такой остротой, что казалось, будто достаточно показать в кадре одни только руки Усижимы с характерно повернутыми вниз ладонями, чтобы стало ясно: перед нами японский военный. Усижима совершает в фильме много подлостей и жестокостей. Он начинает с организации провокационного убийства японского часовщика, потворствует грабежу и разбою своих солдат, ведет себя как наглый, упоенный силой агрессор. Но Свердлину было мало полагаться на «фабулу» роли. Он воздействовал на зрителя конкретно-психологическими чертами своего персонажа. И, быть может, нигде не был так ненавистен Усижима, как в кадрах, где он просто купается в котле. Он весь предается наслаждению, мурлычет от удовольствия, излучает добродушие, даже благожелательность к окружающим. А зрителю он отвратительно гадок, его благодушие вызывало особую ненависть: в блаженном самочувствии Усижимы особенно ярко проглядывало наглое поведение незваного гостя, захватившего чужой дом. ‹…›.

Готовя роль Усижимы, Свердлин решил отказаться от неопределенного «восточного» колорита и овладеть истинно японским жестом и интонацией. Он изучает фонетику японского языка, добиваясь, чтобы реплики Усижимы звучали по-русски и по-английски с истинно японским акцентом. ‹…›

В аскетической и прямолинейной стилистике фильма [«Жди меня»] , где каждый персонаж был призван работать на раскрытие темы верности, Вайнштейн должен был воплощать понятие мужской дружбы. Но свердлинский герой был не только преданный друг, неунывающий острослов, добрый и искренний человек. В нем ощутимо проявился оптимизм, активное жизнелюбие и жажда жизнедеятельности народа, которые в страшные дни войны помогли нам выстоять, не согнуться от страха и безнадежности, не ожесточиться до зверства от ненависти. Актер уловил духовный настрой, столь необходимый людям в те тяжелые годы, и придал им жизненную убедительность. Образ строился на контрастных переходах от бесшабашного веселья к глубоким нравственным потрясениям. Трудно забыть глаза Мишки, когда, повинуясь приказу Николая, он вынужден бросить его с экипажем самолета в лесной сторожке на верную гибель, чтобы доставить командованию пленки с разведданными. Когда же в лесу загремят выстрелы и он инстинктивно бросится назад, — мысль о единственном оставшемся патроне догонит его по дороге, заставит растерянно заметаться, задохнуться от горя и отчаяния в злых и бессильных слезах. Гибель друга он считает неизбежной, а упорное нежелание Лизы, жены Николая, поверить в это — спасительным самообманом. Поэтому, услышав просьбу Лизы передать письмо Николаю, Мишка словно проживает целую жизнь. Непонимание, ошеломление, счастье открытия чужого благородства, жгучее чувство вины за неверие в него — все это, сменяя друг друга, мелькнет в краткие экранные мгновения. И с какой ликующей радостью встретит Вайнштейн в партизанском отряде Николая. Кажется, весь кипучий темперамент актера выливается наружу в буйных движениях, напоминающих пляску. Он словно светится радостью. И это не просто обретение друга: в осуществлении непреклонной веры Лизы Свердлиным прочитывалась идея верности своей стране, своим идеалам, нетленным в пожаре войны. ‹…›

Свердлин попадает в неписанную типажную «картотеку», согласно которой ему было уготовано «амплуа» персонажа «азиатской» национальности. За сорок с лишним лет герои Свердлина на экране перебывали корейцами и японцами, татарами и монголами, узбеками и таджиками, якутами и чукчами. Конечно, каждый из них был своей, неповторимой личностью, масштаб которой порой выходил не только за рамки «амплуа», но и определял успех и значение всего фильма. Но всякий новый успех еще более суживал типажную «картотеку» актера. Так, после исполнения ролей японского шпиона Цоя и японского полковника Усижимы, актеру посыпались предложения на роли обязательно японских шпионов. Позже, когда актер стал играть роли партийных и советских руководящих работников, ему боялись поручать комедийные роли, потому что это не соответствовало его мнимому «амплуа». И именно односторонний подход к его творчеству побуждал Свердлина всю жизнь выступать страстным противником «типажного» кино. Именно стремление не замкнуться в кругу устоявшихся приемов оттачивало мастерство перевоплощения актера. Однако характеры, создаваемые им на экране, были не просто очередным проявлением человеческой натуры. В живых, непосредственных свойствах свердлинских героев воплощались черты и дух эпохи, их породившей. Перевоплощение было для него, прежде всего стремлением к постижению людей, пониманием иного характера, ощущением его во всей конкретности бытия.

Кисельгоф Я. Лев Свердлин // Актеры советского кино.
М.: Искусство, 1972. 

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera