Казалось бы, ничто не предвещало. Тихий, по-советски худенький мальчик с тоненьким личиком — только темный детский румянец остался на черно-белой пленке — Володя Осьмухин в сообществе молодогвардейцев выглядел одним из прочих.
Уже потом в персонажах Вячеслава Тихонова проявилось качество, которое в немалой степени способствовало превращению Вячеслава Тихонова в национального героя: умение и желание легко, энергично, но абсолютно неуклонно следовать высоким нравственным принципам. Это был не просто положительный герой — это был герой, который получает необыкновенное эстетическое удовольствие от того, что он такой хороший.
Задолго до «Мгновений...», медленно, но верно — в «Мичмане Панине», «ЧП — Чрезвычайном происшествии» — стал проявляться тихоновский мотив «тайного агента»: опасная игра давала возможность насладиться дерзким, артистичным презрением к искушениям.
Героев обаятельных, но не вполне безукоризненных, способных по молодости лет на сомнения, заблуждения от переизбытка сил («Оптимистическая трагедия», «Две жизни», «Дело было в Пенькове»), сменили воплощенные идеалы. Подлинный герой Вячеслава Тихонова — существо, неподвластное злу. Он искал абсолютного совершенства, ему мало было только красоты, только любви, только славы (военной по преимуществу). Личное обаяние — не цель, а лишь условие, необходимое для достижения нравственной гармонии. Таким — в лирико-романтической версии — был безупречно обворожительный военный корреспондент в фильме
«На семи ветрах», таким — в версии драматической — был Андрей Болконский.
Внезапно нагрянувшее высокое предназначение — стать князем Андреем — катастрофически повлияло на природу актера.
Яркой, жизнерадостно-простодушной улыбкой Матвея Морозова персонажи Вячеслава Тихонова больше не улыбались. Его облик сделался бесповоротно одухотворенным, классическим образцом интеллигентности (достаточно вспомнить рано поседевшего учителя Мельникова из фильма «Доживем до понедельника»).
Штандартенфюрер Штирлиц был не просто лучшим советским разведчиком, но существом высшего порядка. Поскольку не только обладал весьма респектабельным внешним обликом и нечеловеческими интеллектуальными возможностями (изящно подчеркнутыми легкой тенью под всегда прищуренными глазами), но, в отличие от других замечательных наших разведчиков, никогда не ажитировался.
Размышлял, анализировал, искренне сочувствовал попавшим в беду, но не был подвержен стрессам. Эмоционально неустойчивая, вечно живущая тревожными ожиданиями, издерганная и инфантильная страна восприняла сильного, спокойного, мужественного и при этом начисто лишенного агрессии героя как идеального «взрослого». Абсолютное доверие, которое он внушал друзьям, врагам, мужчинам, женщинам, детям, старикам и собакам, стало основой харизматических образов военных руководителей, дипломатов, политиков, высших чинов разведки («Фронт без флангов», «Фронт
за линией фронта», «Фронт в тылу врага», «...И другие официальные лица», «Европейская история», «ТАСС уполномочен заявить...»).
Излет восьмидесятых, когда все спуталось, смешалось и невозможно было понять, где свои и где чужие, определил новую роль для Вячеслава Тихонова — роль наблюдателя, отшельника, живущего
на сломе эпох. Теперь он молчит не потому, что законспирирован,
а потому, что ему не с кем разговаривать. Не случайно в интонациях персонажей Тихонова последнего десятилетия слышна прежде всего растерянность перед бесповоротно изменившейся жизнью. Крупный партийный чиновник, отдыхающий в санатории от перестройки, был комически не приспособлен к повседневности («Любовь с привилегиями»), но на этом обличительный пафос авторов фильма иссяк, и сделать из Тихонова бывшего сталинского сатрапа закономерно не удалось.
Собрав остатки сил, тихоновский герой еще иногда пытается помочь слабым и беззащитным: молодежи («Убить Дракона»), актерам («Призраки зеленой комнаты», «Провинциальный бенефис») или детям-сиротам («Зал ожидания»). Но сил все меньше, и старичок-профессор «из бывших», дачник и сибарит, может лишь тихонько грустить о минувшем и совершенно растерян перед напором внучки — будущей пионерки («Утомленные солнцем»).
Лев Маргулис, в боевом прошлом военный летчик, ныне ветеран, красивый старик в белой панамке и черных очках слепого («Сочинение ко Дню Победы»), трогателен безмерно. Главным образом это относится к самому актеру — он страшно беззащитен перед режиссерской сентиментальностью и неловкостью.
Но в безвыходной ситуации тихая, утонченно деликатная реплика беспомощного старика, произнесенная таким знакомым голосом,
с мягкой, детской почти улыбкой: «Застрелимся...» — это реплика героя, достигшего совершенства в вопросах чести. «Штирлиц знал, что запоминается только последняя фраза...»
Шитенбург Л. Тихонов Вячеслав // Новейшая история отечественного кино. 1986-2000. Кино и контекст. Т. III. СПб.: Сеанс, 2001.