Рискуя испортить Эйзенштейна и нажить ему многих врагов, я утверждаю, что по богатству и смелости фантазии, по мастерству использования актерского и вещного материала, по оригинальности кадров и ритму движения и монтажа, в целом ряде моментов он не только превзошел наших доморощенных «гриффитов» с Житной улицы, но и прославленного Давида Варка Гриффита из Голливуда.
Жизнь завода и все сцены на нем, эпизод с мастером, конспирация в уборной, гулянка с гармошкой, повод к стачке, сцены с детьми, ворона на гудке, «кадушкино кладбище», «король», акционеры, ‹…› в большинстве своем еще никем не показанные с такой силой.
Есть срывы, недоделанности, неудачи (малоправоподобный митинг рабочих в купальных костюмах, искусственно построенные ассоциации — шпик-Мартышка, шпик-Бульдог, бык на бойне и другие). Есть увлечения «формой ради формы» (слишком длинна американизированная драка вокруг гудка, не нужен казачий налет на дом без лестниц).
Имеются большие срывы и монтаже (смазанная сцена с самоубийством, непонятная сцена в зверинце). Но даже без обычных ссылок на то, что это, мол, первая кино-работа режиссера, Эйзенштейну можно простить недочеты, ибо в них все же больше жизни и правды, чем в технически-блестящих, но бездушных экзерсисах «Лучей смерти». Для Запада работа Эйзенштейна — новое слово киноискусства. Среди зашедших в тупик левых формалистов она произведет революцию. И даже классики и консерваторы едва ли рискнут после «Стачки» сказать, что мы делаем только агитки.
Лебедев Н. «Стачка» // Кино. 1925. 17 марта.