Впечатление такое: режиссер и оператор не задавались специальной целью наворотить в картине груды бытовых характеристик и зарисовок.

Но если, по ходу съемки, сама пленка требовала отметить что-либо как ярко бытовое, они, не зевая, улавливали его, подсвечивая со всех сторон прожекторами и талантом.

‹…› вспоминая «Стачку», кадр за кадром, устанавливаешь с точностью — вот здесь режиссер набрел на изумительную сценку игры на гармошке, уловил подлинную динамику массовки, заметил яркий бытовой момент и так далее.

Может быть, это не было раньше задумано, но ведь все значительное совершается между прочим. Увидеть мало, заметить недостаточно — необходимо воссоздать на пленке. И вот тут-то, в каждом кадре, захватившем кусочек живого быта, он (этот быт) обработан и подан в оживленном виде. В подлинном смысле слова рожден вновь. Глядящему на эти кадры (гармошка, сцена в уборной, семья рабочего и так далее), становится ясным, что быт надо создавать светом и чутким глазом режиссера, а не просто снимать, фотографировать, а тем более декорировать. В этом смысле в кадрах «Стачки» дана максимальная художественная нагрузка.

‹…› знакомый, повседневный быт и вообще все обычное можно сделать значительным только путем художественной обработки его материалом данного вида искусства, то есть на кинематографе — путем света, приемов съемки и последовательности показа.

Этими средствами и подан быт в «Стачке». Причем подан в такой умелой художественной пропорции, что и в этой части работа постановщиков «Стачки» должна быть оценена, как чутко найденный правильный метод.

...Надо учесть, что центр внимания постановщика не заключался в преимущественном изобретении быта, поэтому хочется пожелать увидеть картину, сработанную целиком в этой манере распознавания и изобретения быта.

К. Быт в «Стачке» // Советский экран. 1925. № 5.