Валентин Листовский, герой фильма Т. Лукашевич «Аттестат зрелости» (1954), совершает ряд проступков, за которые он подвергается общественному осуждению. И одноклассники и учителя рассматривают случившееся со своим бывшим любимцем как глубокое падение. Вскоре и сам он признает свою страшную вину. В чем же она состоит? Валентин, ученик выпускного класса, наделенный привлекательной внешностью и многими талантами, зазнался, возгордился, нагрубил учительнице, не выполнил комсомольского поручения, а вместо того, чтобы покаяться в своих ошибках, стал критиковать весь коллектив. Вот и всё. И за это у него отбирают комсомольский билет и приговаривают к своеобразной гражданской смерти. От Валентина откажется любимая девушка. А комсорг Женя Кузнецов заявит: «У меня был друг, а теперь он умер»...

Оценивая это сегодня, трудно не возмутиться кричащим несоответствием между малостью содеянного и жестокостью наказания. Кажется, будто речь идет о нравах какого-то экзотического племени. Остается свести всё к сталинизму, к прокурорскому энтузиазму одураченных юнцов, обслуживающих циничную доктрину. Ведь их сходки так похожи на товарищеские аутодафе послевоенных лет: та же смехотворность обвинений, то же конечное единение инквизиторов и подсудимых. А разве Женя Кузнецов не кажется хорошо знакомой фигурой?

Город, где живут герои «Аттестата», расположен у подножья каких-то неназванных гор. Это обстоятельство всплывает только один раз, в начале фильма, когда десятиклассники организуют альпинистскую вылазку. Впервые оказавшийся в горах Валентин держится слишком самоуверенно, в азарте восхождения нарушает страховку и срывается со скалы. Рискуя собой, Женя спасает своего незадачливого друга. И в школьной жизни Валентин, стремясь выделиться на фоне сверстников, совершает один неверный шаг за другим, но по-настоящему повисает над пропастью, когда на собрании делает попытку обелить себя, обвинив в ошибках комсомольскую организацию. И тогда именно Женя первым произносит роковое слово: «Исключить...» Комсомольцы выслушивают этот приговор оторопело: ведь поначалу никто не ожидал такой развязки, но затем дружно поддерживают своего вожака.

В этом ракурсе «Аттестат зрелости» выглядит наставлением в картинах, где строго нормировано всё — вплоть до особой гигиены чувств. Здесь нет места для милости к падшему или для сомнения в справедливости наказания — есть только разрешенное сочувствие тому, кто уже получил по заслугам. Кульминацией, как и следовало ожидать, становится полное раскаяние героя. И эта бескровная лоботомия, удаляющая нарост индивидуализма, предстает на экране как абсолютно нравственное и благотворное действо.

Похоже, что время сделало из фильма удивительный перевертыш. Условная агитка, образец упадка «большого стиля» (куда подевались живость и наблюдательность, свойственные лучшей работе Татьяны Лукашевич — ее знаменитому «Подкидышу»), превратилась в чистейшей воды факт саморазоблачения воинствующего коллективизма. Однако эта зеркальная симметрия не выдерживает серьезной проверки.

Версия о хорошо исполненном идеологическом заказе начисто опровергается современной фильму критикой. Р. Зусева писала о непростительной художественной слабости положительных персонажей, которая, по ее мнению, приводит к подмене конфликта: «Фильм должен был отразить победу здорового школьного коллектива, сумевшего в силу своего превосходства убедить зазнавшегося, избалованного юношу в том, что без коллектива нет радости, нет уверенности, нет, наконец, настоящей жизни. Вместо того фильм рассказал зрителям о столкновении яркого одаренного школьника с товарищами, во многом уступающими ему по уму, силе чувств, характеру и способностям»^[1].

Ещё жестче формулирует свои претензии А. Грошев: «...такая трактовка образа Листовского, в которой проскальзывает в своеобразной форме культ личности, неправильна и может вызвать у молодежи не осуждение индивидуализма, а сочувствие ему и вредное подражание яркому герою-эгоисту»^[2].

Во всех рецензиях один и тот же мотив: недопустимое обаяние отрицательного персонажа, но без внятного объяснения—чем он может увлечь зрителей? Плащом Демона на школьном карнавале и другими «постановочными эффектами», за которые упрекает режиссера Грошев? Яркой внешностью исполнителя? Всего этого никогда не было достаточно для серьезного зрительского интереса. А он был. О чем свидетельствуют не только данные кинопроката, но и небывалая педагогическая озабоченность кинокритики, которой в своих «письмах в редакцию» вторил хор школьных учителей.

К счастью для нас, «проговаривается» Зусева в уже приведенной здесь цитате. Действительно, загадка обаяния героя — в силе его чувств. Но каких? Не эгоистических, конечно. Ведь самый глубокий и страстный коллективист в фильме — это не Женя и никто другой из положительных друзей Валентина, а он сам. Все остальные проигрывают ему, потому что живут готовыми убеждениями, а к нему его вера приходит через большое страдание. Двадцатилетнему дебютанту Василию Лановому в этой роли явно нехватает профессионализма, но созданный им контраст между Валентином Листовским в начале картины — гордым, красивым, самоуверенным, и жалким, сломанным и униженным — на выпускном экзамене, где он сквозь слезы лепечет о великой силе коллектива, этот контраст потрясает...

Абсурдная суровость наказания, такая, будто речь идет о нарушении священного, осознание героем своего мальчишеского индивидуализма, как смертельного греха, экстатическая глубина раскаяния, желание полного духовного растворения в Общем — все эти образы, присутствующие в фильме, не поддаются описанию ни на каком языке, кроме религиозного.

Трояновский В. Человек оттепели: явление первое // Киноведческие записки. 1995. № 26.