Возник вопрос: кто будет писать сценарий? Для Пудовкина выбор не вызывал сомнений — Зархи. Однако перспектива работы над приключенческим фильмом на экзотическом материале не увлекла Натана Абрамовича, сюжет рассказа его не заинтересовал. За сценарий взялся О. Брик, который заведовал тогда сценарным отделом «Межрабпомфильма».
В своей работе он пошел от предложенного Новокшоновым материала: соединяя романтические и памфлетно-сатирические мотивы, написал хорошо сколоченный сценарий с крепким сюжетом. Пудовкин, уже привыкший к сценариям иного типа, с более сложной поэтической структурой, остро чувствовал недостаточность предложенного ему литературного костяка. Но решение было принято, отступать было поздно, и Пудовкин поехал в Бурят-Монголию с намерением уточнить сценарий на месте действия. ‹…›
‹…› В сценарии, вернее, в первом его варианте, очень подробно рассказывалось о том, как живут в Монголии английские дамы — жены офицеров оккупационных войск, как устраивают они свой быт, пытаясь превратить номер грязной гостиницы в некий оазис европейской цивилизации. Этих бытовых зарисовок в фильме нет — в нем остались только внешне торжественные, внутренне ироничные сцены приготовлений командующего оккупационными войсками и его жены к встрече с местным духовенством и населением на религиозном празднике. Столь же решительным сокращениям подверглись жанровые сцены приезда скупщика мехов Вильяма Смита в штаб-квартиру оккупантов, его приготовлений к выходу в свет с отнятой у Баира драгоценной лисой — для невесты. ‹…›
В сценарии была большая, подробно разработанная сцена торжественного заседания начальствующих лиц английского оккупационного отряда и местной знати. По ходу сцены начальник оккупационных войск обращался с речью к Сулиму (так звали героя фильма в сценарии): «Вы законный владетель Монголии, мы приложим все усилия к тому, чтобы вы заняли ваш наследственный престол. Английское правительство заинтересовано в теснейшей дружбе между двумя великими державами — Монголией и Англией».
Ему отвечает Сулим. Он говорит о свободной Монголии. О Москве. Слушатели постепенно расходятся. Сулим продолжает говорить, переходя на крик, в почти пустой комнате. Его окружают офицеры. Сулим бежит — прыгает в окно. Его преследуют.
В фильме и эта часть сценария была сильно сокращена. Торжественное заседание дано только в приготовлениях: начальник диктует лейтенанту текст договора между Англией и Монголией, а тем временем солдаты прибивают флаги, украшают зал, портные примеряют парадный фрак Баиру.
В этот момент, еще до начала заседания, возникает эпизод с монголом-партизаном, которого расстреливают на глазах Баира. Баир восстает. Он хватает солдата, который только что застрелил монгола. На выручку убийце прибегают другие. Баир вырывается, бежит. Вместо предполагавшихся по сценарию речей возникают (надписями) гневные слова. «Долой грабителей! Долой бандитов! Долой воров! К оружию!» Затем начинаются знаменитые кадры финала: скачет впереди партизанской конницы Баир, буря метет по земле опавшие листья, буря выметает вместе с листьями оккупантов.
В сценарии финал решался по-другому. После бегства Сулима из штаб-квартиры оккупантов в городе возникает восстание, монголы поднимаются на борьбу. Идут финальные кадры:
«Скачет Сулим по полю.
Мимо монгольских юрт.
Скачет через реки.
Через горы.
И навстречу ему плывет миражом Город в тумане.
Все быстрее скачет Сулим.
Все ближе теперь к нему город, и уже видно, что это Москва. И Кремль».
Из этого пересказа некоторых кусков сценария и сопоставления их с фильмом нетрудно заметить, что в основном сокращения касались жанровых сцен и бытовых деталей, экранное действие освобождалось от драматургических усложнений, приобретало большую эпическую строгость. Сокращая повествовательные и жанровые сцены, Пудовкин усиливает кинематографическую разработку сцен поэтических, повышает смысловую нагрузку метафор, придает дополнительную емкость обобщениям. ‹…›
‹…› Переделки сценария при подготовке к съемкам меньше коснулись первых его частей. Как и сценарий, фильм начинается пейзажами Монголии: степь, вдали горы, скалы, обвал камней, снова степь без конца и края. И надпись: «Обширны и пустынны страны Центральной Азии». За нею опять идут монгольские равнины и горы. Фильм сразу же вводит зрителя в жизнь далекого и необычного края. Необычность его Пудовкин показывает очень реально, без любования экзотикой, без «туристского» удивления — ставшая теперь уже привычной особенностью его режиссерского почерка натуральность изображений, тяга к документальности и здесь проявляется в полной мере. ‹…›
Большое место в картине занимают празднества в дацане. Съемкам праздника «Цам», на который — для «контакта с местным населением» — приехал полковник со свитой, Пудовкин придавал особое значение: он и здесь стремился к эпической широте и натуральности изображения национальной жизни.
Но на пути режиссера возникли препятствия, оказавшиеся трудно преодолимыми: многие ламы Гусино-Озерского дацана, где должны были производиться съемки, запротестовали против самой идеи кинематографических съемок религиозных церемоний и ритуальных танцев. Два дня длились споры, шла борьба сторонников «старой» и «новой» церкви. Хотя споры были строжайше законспирированы, о них стало известно.
Большую помощь Пудовкину и его сотрудникам оказало правительство республики — оно обратилось к местному ставленнику Тибета Бандидо-Хамбо-ламе с просьбой посодействовать положительному решению вопроса. Обращение правительства возымело свое действие: главный лама собрал совет духовенства и своим авторитетом повлиял на «непримиримых».
Возникает новая трудность. Сроки экспедиции заканчивались задолго до праздника. Но поскольку ламы Гусино-Озерского дацана получили авторитетное указание, они пошли навстречу просьбам кинематографистов: досрочно разыграли «Цам» специально для съемок. «Ламы, — сообщал об этом корреспондент «Советского экрана», — молились так же усердно, как подобало молиться в срок, и танцевали в таком же экстатическом порыве, не отступая ни на шаг от ритуала. Сжигали фигуру духа зла на каменном жертвеннике. И для целей киносъемки даже останавливали праздник и повторяли отдельные номера».
По такому же принципу повторения реальных событий снимались партизанские сцены. На съемки были приглашены бывшие партизаны, громившие банды Семенова в степях Монголии. Их долго ждали на съемочной площадке, — очевидно, сборы требовали времени. И вот наконец появилась колонна конников. Во главе ее ехал громадный детина с флагом на шесте. Он весь был в пулеметных лентах, а на боку у него висел гусарский палаш. Его спутники прибыли на съемки в полном партизанском снаряжении, в тех же папахах, в которых шли в бой, с ружьями, сохранившимися от былых походов. Отряд конников был очень колоритным.
Оказалось, что командир отряда — тот самый детина с гусарским палашом — объявил в деревне настоящую мобилизацию: партизаны приехали на съемки в боевом порядке. Съемки вызвали у них живые воспоминания: партизаны необыкновенно искренне переживали свои роли, игры тут не было, была жизнь, очень естественно повторенная перед киноаппаратом.
Караганов А. Потомок Чингис-хана // Караганов А. Всеволод Пудовкин. М.: Искусство, 1983.