Эйзенштейн в первых своих картинах — «Стачка», «Броненосец „Потемкин“» и «Октябрь» — отказался от посредничества традиционных «исторических» аксессуаров не только потому, что фильмы касались совсем недавнего прошлого, и внешний облик страны и людей почти не изменился к моменту съемок. Он устранил сюжет как таковой — story — во имя history, которую он стремился показать непосредственно, в ее закономерном, как он полагал, развитии.
Как известно, для «Стачки» на основании реального исторического материала была выведена как бы «формула» забастовочного движения в России в начале ХХ века. Были выявлены характерные ситуации и их поэтапное развитие: нищета рабочих и произвол администрации, как будто несчастный случай на заводе, играющий роль «запальника» для взрыва стихийного протеста, попытки администрации погасить только разгорающийся протест и ответное, более сознательное сопротивление рабочих, втягивание в конфликт полиции, ее методы слежки и провокаций, контакты «респектабельных верхов» с преступным «дном общества», перерастание экономического протеста в политический и, наконец, вмешательство армии, жестокие правительственные репрессии и трагический разгром стачки, который становится новой «социальной миной», готовой взорваться... Актер старого кино Николай Салтыков, увидев «Стачку», воскликнул: «Вот бы на таком фоне — да меня!» Этот анекдотический возглас точно выявил новацию Эйзенштейна: то, что привыкли считать «фоном» (для сюжета, например, о любви дочери фабриканта и рабочего, гибнущего в борьбе за более справедливое общество), было вынесено на передний план, стало из задника мелодраматического иносказания — прямой «моделью» социальной борьбы.
Эта «модель» оказалась довольно точной не только для России начала ХХ века, но и для многих деспотических режимов, а некоторые ее «узлы» — пророческим описанием их «механизмов». Так, провокация полиции с поджогом винной лавки ради дискредитации движения протеста предугадала нацистский поджог рейхстага (который потом в «Карьере Артуро Уи» Брехта опять обрел метафорический образ поджога лавки). Так, зверства казаков и «мертвое поле» в финале «Стачки» показали «логику» и «технику» геноцида собственного народа, чем запятнали себя в этом веке антидемократические (в том числе «коммунистические») страны.
Клейман Н. Что моделирует искусство Эйзенштейна? // Киноведческие записки. 2000. № 46.