Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
Поделиться
Первая страница
Свердлин о детстве и начале творческого пути

Я считаю, что дорогу в искусство мне открыла Красная Армия. А случилось все так давно, что и себе не хочется признаваться: неужели столько минуло лет? И нет уже рядом многих, с кем сдавал я вступительные экзамены в Театральный техникум имени А. В. Луначарского, с кем учился в ГИТИСе. И, действительно, много с тех пор воды утекло. Но не забываются 20-е годы, их никогда не забыть. ‹…›.

По рассказам матери, мой отец был общительным, легким на подъем человеком. Он работал на волжских пароходах. Заработка его не хватало. Вот и приходилось ему подрабатывать. Он боролся на спор, объезжал диких лошадей, разбивался в кровь. Умер он от разрыва сердца в сорок один год, оставив нас четверых, мне едва семь лет. Мой родной город Астрахань стал для меня мачехой: я пошел «в люди». Поил лошадей и раздавал программы в цирке, был учеником у пьяницы-сапожника, помогал демонстратору в кинотеатре «Модерн», освоился с «профессией» зазывалы на так называемом астраханском «Вечернем базаре». А перед самой революцией работал мальчиком в отделении страхового общества «Волга».

Мои мечты не шли дальше того, чтобы стать приказчиком, демонстратором в кино, циркачом в зависимости от выполняемой в то или иное время работы.

В качестве зазывалы я должен был любыми средствами затянуть покупателя в лавку хозяина. Приходилось всячески выкаблучиваться, изголяться. Я, как и другие ребята, научился лихо плясать, пританцовывать вокруг покупателя, петь частушки, подсвистывать. Всякий раз требовался особый подход к покупателю, так сказать — свой стиль работы на зрителя.

При этом зазывание не ограничивалось простой «игрой». Как-то моя пляска понравилась покупателю. Он попросил меня повторить «русского». Я отказался. Он потребовал у хозяина. Я вновь отказался — «встал на принцип». Тогда хозяин влепил мне затрещину. Я плясал «русского» со слезами на глазах, ненавидя и хозяина и покупателя. ‹…›.

Много лет спустя в театре имени Вс. Мейерхольда ставилась пьеса Юрия Германа «Вступление». В этом спектакле я играл роль безработного немецкого инженера Гуго Нунбаха. Гнев и ненависть Нунбаха к счастливчикам-сверстникам я должен был выразить в танце в ресторане. На репетициях возникла ассоциация с полузабытым случаем из жизни. В танце я выражал душевное состояние, чем-то напоминающее то, которое испытывал когда-то на грязной астраханской базарной площади.

Последней моей дореволюционной должностью была работа «мальчиком» в страховом обществе. К этому времени мы уже жили в Средней Азии.

Тяжелый труд, унижения, побои были лучшими агитаторами против старого мира. Но в Красную Гвардию я попал не но убеждению. Просто мой дальний родственник пошел в Красную Гвардию. А я знал, что там дают оружие. Меня манили приключения. Никаких приключений со мной не случилось. Винтовку, правда, мне дали, я честно отстоял на посту несколько раз. Пока кто-то не спохватился, что мой возраст совсем даже для несения караульной службы, и не прогнал меня домой.

Однако дома не сиделось. Как только я услыхал о формировании частей Красной Армии, тут же подал заявление. Меня зачислили в «сотрудники резерва» при политуправлении Туркестанского фронта. Я играл в армейской самодеятельности небольшие роли, вроде денщика белого офицера. Но в политуправлении все же нашли возможным отправить меня в Москву на учебу. Это была моя армейская путевка в искусство.

Москва на меня глянула суровым, голодным ликом. В первые дни она показалась чужой, и я почувствовал страшную силу безысходного одиночества. Для начала я провалился на экзаменах в студию Вахтангова. Вступительные экзамены в Театральный техникум имени А. В. Луначарского прошли успешно. Но закончились они своеобразно. Перед нами выступил человек, который сказал примерно следующее: «Кормежки не будет, нет ее. Помочь ничем не можем. Хотите учиться — учитесь. Общежитие дадим». В здании на Рождественке, против Вхутемаса нас встретила старушка, которая предложила занимать любую комнату на выбор: в бывших гостиничных номерах было пусто, бегали огромные крысы, валялись на полу рваные матрацы. По крыша над головой все-таки кое-что значила.

Наступили самые голодные и самые счастливые дни моей жизни. Я не говорю о великом счастье познания, о том, что каждый день ошеломлял новыми, чудесными истинами, которые будоражили дух. Я не говорю о том, как стремительно и легко раздвигались горизонты сознания, как беспокоилась тогда мысль, а жажда узнавания была неутолима. Я вспоминаю неповторимость атмосферы московской жизни первых лет революции. Она складывалась из множества примет, естественных и непринужденных. Тогда не просто приходили на помощь друг к другу. Тогда отдавали сердца с какой-то восторженностью, самоотречением. Отдавали всем сразу, а не одному человеку. Ради идеи, ради высоких идеалов.

Однажды в самой середине двадцатых годов, если точно — в начале 1925-го, стоял я у входа в театр Мейерхольда. Уж не помню, почему стоял. Триумфальная площадь и отдаленно не напоминала тогда нынешнюю площадь Маяковского, где на месте нового здания концертного зала Чайковского находился театр моей юности, театр Мейерхольда. Так вот, именно там подошел ко мне некий молодой человек, впрочем, не моложе меня. Он начал кружить вокруг, тщательно осмотрел с ног до головы, со всех сторон. Мне стало неловко. Я спросил: «Что вы смотрите?» Он вдруг брякнул: «Морда твоя подходящая...» Так прямо и сказал. Я спросил: «Почему „морда“?» Он переменил тон, извинился и предложил... сниматься в кино. А дальше все было, как в рождественских рассказах. Он привел меня на Малую Дмитровку в помещение конторы «Пролеткино». Представил режиссеру А. Дмитриеву, у которого вид был совсем не режиссерский, а скорее командирский. Потому что, как оказалось, А. Дмитриев только недавно сменил род занятий. Он пришел из Красной Армии, он воевал на фронтах гражданской войны.

Видно, я понравился режиссеру, и он взял меня сниматься в фильме «На верном следу». Мне досталась небольшая роль рабочего парня с завода «Серп и молот». Но по ходу съемок я понял, что от меня не ждут никаких открытий. Я потребовался режиссеру как типаж — распространенное явление в немом кино. Мне кажется, что с ролью «типажа» я справился. Ходил, как полагалось, на лыжах, дрался с подкулачниками и кулаками. И все же ценным от первой съемки в кино осталось знакомство с Борисом Барнетом, Миколой Садковичем, А. Степановым. На этом, пожалуй, и заканчиваются мои первые кинематографические впечатления.

Работа в фильме «На верном следу» явилась первой страницей долгой жизни в кинематографе.

Мне не довелось ходить в атаки, терять в бою друзей. И революция у меня ассоциируется не с фигурой матроса, перекрещенного пулеметными лентами. Для меня Революция — это ощущение смелого и дерзкого полета мысли, это чувство духовного братания с людьми, которые оставили где-то за чертой Октября мелочность интересов, нравственную ограниченность, безумие эгоизма.

А в первые праздники Октября на улицы выплескивалась Красная Революция. Над демонстрантами реяли легкие красные флаги, а кавалеристы и пехотинцы еще не приобрели невозмутимой четкости линий своих рядов. Будто неведомая и радостная сила распирала души демонстрантов, и объединяла нас всех идея грядущей мировой революции, до которой, казалось, остались не дни, а часы. И невозможно было не пойти на Красную площадь — как это, отстать от других?

Я помню и страшный мороз траурного дня похорон Владимира Ильича Ленина. Помню костры на улицах ночной Москвы... Они будто не грели. А мы шли в Колонный зал Дома союзов к гробу великого человека с тем же чувством всеобщности, абсолютного единства и братства людей. ...Путевка в искусства, которую дала мне Красная Армия, и определила мою жизнь, мою творческую биографию.

Свердлин Л. Путевка // Искусство кино. 1968. № 11.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera