Вера опять ждала его на остановке. Пропустила два автобуса. Это было унизительно. Она повторяла про себя: «Всё, конец, лето кончилось, и любви конец», но находила причины, чтобы еще секунду подождать. Это было унизительно обыкновенностью — случилось то, что можно было предвидеть, предчувствовать, и все знали, все предупреждали... Даже если он придет, догонит, — он весело извинится, а она будет смотреть диковатыми, непрощающими глазами, будет глупо кивать и не позволит себе ни расплакаться, ни прогнать его прочь.
История старая как мир.
Тяжелая сумка, тяжелые книги, да еще дыня. И ветер треплет волосы и слезит глаза. Скоро первое сентября. И то хорошо. Будет учебный год, все расставит по своим местам, лету конец, и всему конец. Законный распорядок, смена времен.
Он ворвался за ней в автобус, когда захлопывались двери.
— Прости, я опоздал?.. Ты обиделась? Ну скажи, что ты обиделась. Скажи что-нибудь.
Он сел рядом. Вера отвернулась, смотрела в окно. Он вертелся, оглядывался. Потом примолк. У нее слова застревали в горле.
— Я не обиделась, — наконец выдавила она.
— А куда мы едем?
Автобус, миновав кварталы новых домов и железнодорожный переезд, выполз на окраину, на крутую немощеную улицу. Тяжелые ветки яблонь свешивались из-за заборов. Золотые шары в палисадниках сияли в предзакатном солнце беспечно, великолепно, будто осени не будет, и всегда им так сиять.
Игорь, конечно, забыл, куда они едут. Он смотрел, как экскурсант, на открывшийся за холмом ослепленный закатом собор, нет, он смотрел умиленно, прощально на тихую улицу с водопроводной колонкой и козой, привязанной к колышку, он смотрел взглядом приезжего, москвича. А она тут живет. И смотрят они по-разному. И зачем она его тащит к старикам? Он, вероятно, думает, что она его как жениха везет показывать.
— Ты можешь не ехать. Это я обещала.
— А, вспомнил. Они тоже учителя?
— Нет, правда, ты можешь не ехать.
— Но мы уже едем!
Теперь они не ехали, а шли, спускались по деревянной лестнице и по кривому переулку к самой старой улице предместья, к Мельничной. Там жили старики.
— Да, тоже. Они тоже учителя, — сказала Вера, и вышло со значением, с обидой — непонятно на что. — Это наш бывший директор и учительница литературы. Анна Трофимовна. Мой друг. С этого года на пенсии. Ты можешь не идти, это совсем необязательно, правда...
— Но мы уже пришли.
У забора Вера остановилась и прислушалась. С террасы долетал звонкий знакомый голос:
...Тогда, не правда ли, в пустыне,
Вдали от суетной молвы
Я вам не нравилась... Что ж ныне
Меня преследуете вы?
Зачем у вас я на примете?..
Вера обошла дом и глянула в щелку забора. Ее ребята, ее девятиклассники, трясли яблони и тащили к дому тяжелые корзины. Двое пилили дрова. Один колол, и щепки летели в девочек, что отдыхали тут же на траве и подпевали магнитофону.
— Мои... Сами приехали. Даже мне не сказали...
Вера растерялась. Хотела взять у Игоря сумку и дыню, но он не отдал. Он с любопытством разглядывал ее взрослых учеников и не догадывался, что ему следует немедленно и тихо уйти. Он не хотел понимать, как это важно для нее — чтобы девятый «Б» класс не шептался о том, когда же наконец Вера Ивановна замуж выйдет или так и останется старой девой. Вдруг послышалось:
— Здравствуйте, Вера Ивановна! — девочки стояли у калитки и давно на них смотрели.
На террасе Анна Трофимовна внимательно слушала, как Зина Бегункова читает из «Евгения Онегина»:
...Зачем у вас я на примете?
Не потому ль, что в высшем свете
Теперь являться я должна?
Что я богата и знатна?
Что муж в сраженьях изувечен?
Что нас за то ласкает двор?
Не потому ль, что мой позор
Теперь бы всеми был замечен
И мог бы в обществе принесть
Вам соблазнительную честь?..
Я плачу... —
Зина запнулась под взглядом Анны Трофимовны.
— Не так, Зина, не то, не то, не то... Кричишь, не те слова выделяешь...
Николай Артемьевич сидел в кресле-каталке в уголке террасы и едва сдерживался, чтобы не засмеяться. Зина была крепкая, голубоглазая, загорелая, она так сжимала кулаки и с такой горячей мстительностью щурилась ему в лицо, что он подумал: «Бедный Онегин...».
— Анна Трофимовна, вот кроме вас никто правды не скажет... — они удалились в глубину дома. — Мне даже на конкурсе премию дали! — говорила Зина с такой же энергией, как читала. — Они же мне делают медвежью услугу, правда? — она заметила папиросы на подоконнике. — Николай Артемьевич опять покуривает? Ай-ай-ай! Ему же нельзя!
— Нет, Зина, это я. — Анна Трофимовна приняла у мальчиков корзину с яблоками и вздохнула. ‹…›
Зазвенел звонок. Все были наготове — сорваться и бежать.
— Вот так всегда! — Зина смотрела на Веру Ивановну. — Классный час кончается, а мы уходим от самых наболевших вопросов! — она вышла из-за парты и скомандовала: — Садитесь, садитесь, спешить некуда!
Класс нехотя повиновался.
— Зина, от каких же мы вопросов уходим? — Веру всегда удивляло, что Зину слушаются в классе. И не любят, и смеются над ней, а вот прикрикнула звонким голосом — и садятся за парты; вздыхают, поскольку знают заранее, что она скажет, а слушают...
— Ни для кого не секрет, как вели себя Антипов и Калязин летом в трудовом лагере...
— Да хватит уже об этом!
— Слышали!
— Они угнали учебный грузовик и катали по деревне каких-то девочек. Трезвые или выпивши — об этом история умалчивает.
— Да слышали уже!
— Девочки попадали, и одна даже сломала себе руку. А как они ведут себя сейчас? В городе, на танцах, например?
— Как мы ведем? — возмутился Антипов.
— Как мы себя ведем?
— Развязно, — спокойно пояснила Зина. — Я считаю, что таким не место учиться в девятом классе. Девятый класс — не для всех. И по каким таким причинам их оставили... Ведь ни для кого не секрет, что тройки по математике им натянули с больши-им трудом...
Вера съежилась и сделала усилие, чтобы встать.
— Ты, Зина, похоже, меня в чем-то подозреваешь...
Вдруг дверь приоткрылась:
— Засиделись, засиделись, Вера Ивановна, а мы вас ждем... — завуч Ангелина Григорьевна быстро оглядела притихший класс, заметила серьезные лица и вошла. — Что такое, почему не шумим, решаем важные вопросы? Пора вам закругляться, Вера Ивановна.
— Мы сейчас.
— А что случилось, ЧП?
— Ангелина Григорьевна, мы тут сами разберемся, — сказала Вера. Но она знала характер завуча. У Ангелины загорелись глаза. Это была ее стихия — помогать в трудную минуту.
— Бегункова поставила вопрос, что девятый класс не для всех, — объявила Светлана Егорова. (Она была дочерью Ангелины Григорьевны.)
Зина гордо выпрямилась. Сознание выполненного долга требовало одобрения.
— Бегункова?! — воскликнула Ангелина Григорьевна. Зина невольно вскочила из-за парты.
— Мы сами разберемся, — чуть слышно сказала Вера.
— Бегункова, сядь! И в другой раз думай, какие вопросы ставить!
— Я всегда говорю, что думаю, — отчеканила Зина и села.
— Вот и подумай! И вспомни, какой ты пришла из своего интерната! Вспоминаешь? Да Вера Ивановна из-за тебя ночей недосыпала! У девочки трудная судьба, к девочке нужен подход! Хотели тебя перевести в другую школу, нет — не дала! Хорошая девочка, очень хорошая, смотрите, как она подтянулась! Просто ангел! Вот и любуйтесь! А она за нас будет вопросы решать! — и Ангелина Григорьевна твердым шагом двинулась к двери. — Пора вам закругляться.
— Значит, мне теперь всем в ножки кланяться? — сказала Зина с места и стала собирать свой портфель. Вера медленно пошла к ней по классу.
— Просто Ангелина Григорьевна хотела тебе напомнить, Зина, что люди меняются, и мы должны верить в каждого, как когда-то верили в тебя...
— Я поняла, можете не волноваться. — Зина суетливо запихивала в портфель тетрадки.
— Что ты поняла? Во-первых, встань!
— Что у вас все хорошие, одна я плохая! — она всхлипнула и побежала из класса.
— Зина... Что с тобой?!
Зина толкнула дверь, но на пороге обернулась:
— Потому что... кто правду говорит, того никто не любит! ‹...›
Игорь расписывал стену в клубе. Ему оставался последний угол наверху. Он сидел на стремянке и тщательно — он все делал тщательно — оттенял шлем витязя. Спина устала и ссутулилась, глаза устали от очков. Он давно уже работал вечерами, иногда ночами.
Из зала доносилась музыка. Мимо Игоря пробегали разгоряченные танцами девочки. Парни покуривали в вестибюле.
Оркестр из пяти юных меланхоличных музыкантов играл переделанную на новый лад быструю «Катюшу».
Зина танцевала самозабвенно. Глаза сияли, коса скакала по плечам. Она была самой красивой в этом зале, и она танцевала с Пряхиным. В первый раз. Он не ходил на танцы, он давно вышел из этого возраста и вообще чужой у них в городе. Но он пришел к ней, он хочет увести ее из клуба и о чем-то серьезно поговорить.
Пряхин слегка топтался перед Зиной и только головой покачивал — любовался.
— Ой, Зинка, Зинка! Ведь на руках тебя носил! А глядишь — невеста вылупилась! — Зина щурилась и плясала еще быстрее. — Вот погожу, пока вырастешь, и женюсь, ей-богу!
Светлана стояла, набычившись, у стенки и держала кожаную куртку и летчицкую фуражку Пряхина.
— Смотри, косу береги, — сказал Пряхин, когда музыка кончилась, и тронул Зину за косу. — Твое золото. Отрежешь — я обижусь. ...Эх, когда ты, Зиночка, вырастешь, я буду — кто? Старый хрыч. И вы, вы, девушки, будете смотреть на меня пустыми глазами...
— Ой, Женя, какой вы пессимист, — сказала Зина.
Светлана поднесла Пряхину куртку и фуражку и пошла за ним.
Зина сделала ей знак, чтобы отвязалась. Но Светлана как будто не видела. Уставилась на Женю бестактно и спросила:
— Жень, а почему вы из авиации уволились? По собственному желанию или по состоянию здоровья?
— По собственному. По собственному желанию одного... — Пряхин отвернулся — мол, не при дамах будет сказано, вздохнул и произнес: — Люди, девочки, не любят, когда им правду в глаза говорят...
— А говорят, вас за драку уволили...
Пряхин горько усмехнулся, а Зина метнула такой взгляд, что Светлана вмиг исчезла.
— Да, надо нам с тобой побеседовать, — сказал Женя. Зина напряглась и потупилась. Он неторопливо закуривал.
— А... А что?
— Брат просил поговорить. Сам не решается.
— А что?
— Видно, сильно тебя уважает...
— А... — разочарованно протянула Зина и оглянулась — кто-то на нее смотрел. — Здравствуйте, Вера Ивановна! Добрый вечер!
Вера решительным шагом шла через вестибюль.
Она шла проститься с Игорем. Знала, что сейчас отовсюду будут выскакивать ее ученики, но все равно шла.
Нет, она просто искала встречи. Он это сейчас поймет. Вот книга у нее в руках. Это повод. Она пришла вернуть ему книгу. Смешно. Но уже поздно отступать. В смятении она едва успела отметить про себя, что Бегункова опять с этим взрослым парнем, и так горда, так и старается попасться на глаза.
Вера остановилась у стремянки.
— Привет! — обрадовался Игорь. — Я сейчас. А который час? — он хотел спуститься.
— Не надо. Вот. Я книгу принесла. Вот, я прочитала...
— Подожди! Ты домой?
Она положила книгу на ступеньку.
— Мне очень понравилась эта пьеса. Наверно, получится чудесный спектакль. До свидания!
Она взглянула вверх, на маленький незакрашенный уголок стены, помахала рукой и пошла.
— Подожди!
Она шла через вестибюль, прямая, серьезная, без оглядки.
— ...Так вот, Зинаида, — сказал Пряхин, когда они вышли на улицу. — Шурик хочет на свадьбу мать вызвать. Как ты смотришь?
— Это его личное дело.
— Ну мать все же, — осторожно сказал Пряхин.
— Именно «все же». Лично я ее матерью не считаю. Я завтра паспорт пойду получать.
— При чем тут паспорт? — протянул Женя. — Ну при чем тут паспорт?
Зина всхлипнула. Он отвернулся. Не верил он Зинкиным слезам.
— Почему это я все узнаю последняя? И вообще — женится на какой-то чумичке из деревни! И она тоже — педагог! Смех один! ‹…›
Рязанцева Н. Чужие письма: Киносценарий. М.: Искусство, 1978.