«Чужие письма» интересны тем, что улавливают новую психологическую ситуацию: нежная, ранимая, идеально чувствующая, доверчивая учительница против энергичной, пробойной, победоносной, хитрой ученицы. Или, если брать актерские решения, великолепно найденные: Ирина Купченко — тургеневская героиня, словно прямо из «Дворянского гнезда» попавшая в современный школьный класс, и Светлана Смирнова — нечто совершенно новое, ‹…› актерское открытие, перед которым сначала попросту руками разводишь.
Раньше «трудный подросток» непременно был немножко шалопаем. Теперешний прекрасно учится. Она ведь, наверное, отличница, эта Зина Бегункова! Во всяком случае, общественница сокрушительного темперамента! Принципиальная! Правду в глаза. В классе ли, когда надо лентяев пропесочить. Дома ли брату в лицо что-нибудь высказать. В учительской ли Вере Ивановне: вы, мол, жизни не знаете...
И эта же распираемая энергией шестнадцатилетняя Зина Бегункова, явившись на танцы, выплясывает твист перед взрослым парнем, который ей нравится. Что-то унизительное, выпрашивающее в этом танце...
«А что? — скажет она. — Если он мне нравится! Ведь это правда, что он мне нравится! А я всегда правду в глаза...».
— Женя! Я люблю тебя!
Напролом, первая.
И удивляется, почему он отталкивает ее.
В принципе такой буйный, проломный темперамент открыт в современном нашем кино Инной Чуриковой. Бешеная энергия словно накопилась в невоевавших поколениях за тридцать мирных лет. Вулкан страсти. Светлана Смирнова заимствует у Инны Чуриковой кое-какие пластические элементы: порывистость угловатых движений, резкие переходы эмоций, шалый взгляд...
Впрочем, нет: взгляд — именно что-то новое. Героиня И. Чуриковой смотрела перед собой прожигающими глазами одержимой. Героиня С. Смирновой не прожигает, но жжет мгновенно и неожиданно; в ее глазах страсть смешана с хитростью, с опасной лукавостью, с коварством моментальной провокации.
И даже тайком читая письма, которые Вера Ивановна получает от любимого человека и доверчиво оставляет на своем столе (Зина живет у Веры Ивановны, потому что больше жить ей негде: с матерью и братом поссорилась), так вот, читая чужие письма, Зина и здесь, наверное, находит себе оправдание: а что это Вера Ивановна их разбрасывает, небось втайне сама хочет, чтобы их читали, — рохля она, слабая, дает этому типу крутить собой, как он хочет, — ну, так я научу ее жить!
Что делать слабой, милой героине Купченко перед таким напором? Ну ладно бы, противостояла ей какая-нибудь тупая, неразвитая натура, как то и было принято в сюжетах двадцатилетней давности. Так ведь изощренная агрессивность Вере Ивановне противостоит, замешанная на святой искренности! Такая адская смесь простодушия и хитрости, праведности и злости, правдивости и лживости, что не знаешь, как и подступиться! Зине-то что надо? «Знание, правда, удача...» Она как рассуждает: Вера Ивановна слабая, я сильная, я лучше знаю, идти или не идти ей на свидание, ей же лучше будет.
«Поэтому жесток и краток отрывистый разговор».
Так что же делать учительнице Вере Ивановне перед лицом такой противницы? Вера Ивановна в ужасе: не выдержала, в ответ на провокационное ерничество дала Зине пощечину и тут же сломалась, побежала каяться к другим учителям: я плохой педагог, я девочку ударила, я ей объяснить не смогла, почему нельзя читать чужие письма.
Старая учительница ответила замечательно:
— Чего ж тут объяснять-то? Нельзя, и все.
Но ведь Зина скажет, что это диктат? Что значит «нельзя»? Ведь усвоила же Зина, что у нее есть право на все ответить вопросом: «а почему?» Почему собственно, «нельзя»? Попробуй, объясни, почему добро лучше зла, почему нельзя убивать, почему надо иметь честь. Моральные аксиомы бессильны перед рассудком, который научился задавать любые вопросы и резать в любые глаза любую правду-матку. Что тут объяснишь?
Героиня И. Купченко и не объясняет. Она страдает. И надеется.
Робко надеется, что моральное сознание прорастет в сокрушительной молодой душе, почувствовавшей свою силу.
Фильм Ильи Авербаха хорош как типологической точностью, так и — особенно верностью чутья. Типологический феномен Зины Бегунковой можно отнести столько же на счет конкретно-исторической ситуации, в которой вырастает оглушенный «информационным взрывом» подросток «...» сколько и на счет противоречивости, несообразности и несоразмерности, свойственных подростку «во все времена и эпохи». В этом феномене можно предположить и чисто возрастной «казус», и с этой точки зрения, конечно же, все тут рано или поздно встанет на свои места, так сказать, перемелется, мука будет.
Типологично другое — характер Веры Ивановны. Это уж совершенно точный портрет определенного типа, порожденного определенным временем. Еще недавно они сами ходили в молодых, эти ломкие идеалисты послевоенного времени, эти пылкие мечтатели эпохи Первого Спутника, эти хрупкие бунтари против мещанства и его тупой силы.
И вот поднялась за их спиной новая молодая сила и нетерпеливо идет вперед. А они, вчерашние молодые, с тревогой и надеждой смотрят вслед: с тревогой, потому что опасна неразборчивая сила; с надеждой, потому что должно же у этой силы выработаться прочное моральное сознание — иначе же нельзя! и, значит, нужно только терпение, думает Вера Ивановна, и нужно только подождать...
Аннинский Л. Размышления на старую тему // Кинопанорама. Вып. 2. М.: Искусство, 1977.