Илья Авербах пригласил меня снимать «Чужие письма», когда за моей спиной было уже около десятка картин. Среди них такие известные, как «В огне брода нет», «Начало», «Мама вышла замуж». Авербах, снявший, несомненно, удачные и общепризнанные «Степень риска» и «Монолог», спорную «Драму из старинной жизни», слыл самым талантливым молодым режиссером «Ленфильма». Вокруг него витала аура слухов, обвиняющих его в снобизме, интеллектуализме, диктаторстве. Как бы в их подтверждение он носил твидовый пиджак и курил трубку.

Перед свиданием я испытывал известную настороженность, однако первые контакты с ним оказались удивительны. Не было ни высокомерия, ни попытки диктаторства. Если быть точным — я увидел, что он ощущает неуверенность, желает быть правильно понятым, мучительно ищет точные слова. И уважает меня как профессионала, сподобившегося некоторых тайн ремесла. Не было холода — было всепоглощающее его желание сделать работу как можно лучше.

Общих рассуждений по поводу «Чужих писем» припомнить не могу, можно подумать, что их и не было вовсе, однако это не так — позиции выяснялись и уточнялись, просто быстро обнаружилось, что мы с Авербахом хорошо понимаем друг друга. «Чужие письма» — единственный его фильм, в основе которого лежит социальная ненависть. Сговариваться по поводу отношения к главному персонажу — Зинке — было незачем, мы оба одинаково понимали опасность победы в жизни таких, как она: энергичных, поверхностных представителей «антикультуры». Главная задача состояла в поисках верного тона всего повествования.

Предварительные разговоры о том, каким быть киноизображению, всегда безумно трудны. Передать словами, что хочет режиссер от оператора — почти невыполнимая задача. Можно точно оговорить панорамы, крупности планов, время съемки, некоторые элементы освещения... Но самое главное словами не выразить... Илья показал себя очень точным, тонким ценителем экранного изображения.

Постепенно у нас с ним сложились рабочие отношения, построенные, если так можно выразиться, по принципу обратной связи. Минимум разговоров до съемки, только практически необходимые вещи, — но зато потом, после проявки материала — подробный разбор снятого. В результате — редкие пересъемки, чаще же — выработка новых установок на будущее. ‹…›

В «Чужих письмах» на роль Зинки, которая была главным объектом авторской неприязни, приглашается Светлана Смирнова — красивая, большеглазая, с обаятельной улыбкой. Или взять место действия — вместо провинциальной затхлой дыры, как это можно было бы представить, прочтя сценарий, снимается милый среднерусский город. Снимается достаточно правдиво, и, вместе с тем, уродства провинциального быта не подчеркиваются, уводятся на второй план. Интонация всего рассказа строится Авербахом повествовательно, без нажима, без экспрессивных внешних приемов даже в кульминационных точках действия. Один только раз он отступает от своих принципов — падающую стопку старинных книг мы снимаем рапидом. Книги медленно, многозначительно медленно, парят в воздухе, осыпаясь на пол. Зрелище поддерживается соответствующей музыкой и превращается в символ, метафору гибели культуры... Вспоминая этот кадр впоследствии, Илья всегда морщился от стыда и отвращения.

‹…› С горечью осознаю несовершенство своей памяти — она плохо хранит важные подробности в их живой конкретности. Цельный образ Ильи живет во мне, но как передать его словами? Всплывает какая-нибудь чепуха, вроде того, как в экспедиции в Калуге («Чужие письма») Илья жил в номере люкс, а прямо над ним, в таком же люксе, расположились с аппаратурой мои помощники — на этот раз не самые лучшие, но веселые. По ночам они обычно веселились, а один из них, колотя руками по банке из-под пленки, мастерски копировал хриплые импровизации Армстронга. По утрам Илья жаловался на бессонницу: «Опять какие-то азиаты свои песни пели и в бубен били!»

 Долинин Д. Свой голос // Кадр. 1987. 17 августа.