Илья Авербах не боится обнаженности мысли, потому что она его мучает и требует выхода.
Он пользуется всеми средствами для уточнения, для наглядности, для почти осязаемой образности мысли, чтобы довести ее до предельной (порой чересчур) ясности. И захлестами музыки (такой человечно-нервной музыки Олега Каравайчука), которая дает этой интеллектуальной собранности необходимую эмоциональную разрядку. И откровенностью натюрмортов. И резвой очерченностью рамок, когда в эту раму, как в старинный портрет, вписан лик человеческий.
И тут на режиссера щедро (опять же порой чересчур) работает «кисть» оператора Дмитрия Долинина. Она «разводит» в красках мысль, ловит ее в сочном пятне, в крупности дождевой капли, в жирности пропитанной влагой земли, в неестественной глубинности глаз...
Без метафоричности такому режиссеру не обойтись. И опасность тут не в ней, а в нажиме, в недоверии к зрительскому восприятию. Вовсе не обязательно долго снимать падающее яблоко, чтобы сказать, что «яблоко от яблони». Весь фильм потом будет об этом, зачем же ему, румяному, так долго катиться к нашим ногам.
И что надо спасать вечное, в книгах заложенное — об этом тоже весь фильм. Так зачем же под конец это рапидом снятое «книжное крушение»? Ткань, сплетенная из тончайших мыслей, моментально рвется, когда в нее вплетается тяжеловесная метафора.
Все же остальное — этот приглушенный, стекающий с магнитофонных пленок английский «биг-бит», мягко покрывающий тишину старого русского города. Этот концерт Шумана, под звуки которого Зина Бегункова читает чужие письма. Эти поезда, которые привозят и увозят других. Эта насыщенность летнего воздуха и дрожащая зябкость начинающейся осени — все это (и многое другое) обволакивает мысль ароматом предчувствий и ожиданий, скорби и метаний, отчаяния и надежд, без которых мысль бы отяжелела и никогда не пробилась к нашему сердцу. ‹…›
Вера Ивановна, без которой мы, и правда забудем, что нельзя читать чужие письма, поднята Ириной Купченко на такую высоту духовной устойчивости, перед которой интуитивно не может устоять и наша Зиночка. Ведь она до безумия любит Веру Ивановну. Объяснить себе, за что, не сможет. Но именно эта непохожесть учительницы внушила Зиночке единственно подлинное чувство, вопреки всем остальным, взятым напрокат. Единственную подлинную верность и любовь.
Гербер А. Что такое плохо, когда все хорошо // Советский экран. 1976. № 19.