‹…› все конфликты в фильме «Завтра, третьего апреля...» удивительно легко и весело рассасываются. По сравнению со своими предшественниками, героями проблемных школьных картин прошлых лет, 6-му «Б» классу современной ленинградской школы живется безбедно и радостно.

У них прелестная классная руководительница — умница и совсем не сухарь. В свободное от уроков время она лихо разъезжает по городу на мотоцикле, а на уроке может подойти к окну и запросто сказать:
— Погода — прелесть! Просто даже в школу идти не хотелось...
Проблема педагогического авторитета, который так привычно сочетается в нашем опасливом сознании со словом «уронить», кажется, вовсе не беспокоит ее, и ей не нужно отстаивать перед кем-то свое право на непосредственность, на дружеские, свободные, не связанные педагогическими путами отношения с детьми, за что, помнится, горячо воевала несколько лет назад героиня фильма «Мимо окон идут поезда». Можно, оказывается, говорить со школьниками обо всем — и о ядерной физике и о любви. А если это и в самом деле любовь? А если? И молоденькая круглолицая учительница с неподдельным участием спрашивает своего ученика: «Тебя что, обманули? В личном плане?» ‹…› Даже «двойки» выставляются в этой школе как-то весело, элегантно, без нервов, с полным взаимопониманием и уважением как с той, так и с другой стороны. Ну могли ли мечтать об этом герои фильма «Друг мой, Колька», где в школе властвовала серая, привычная скука, а настоящая ребячья жизнь шла где-то вне школьных стен, недоступная, непонятная глазу учителей?

Иной раз в фильме вдруг мелькнет воспоминание об этих некогда излюбленных кинематографом проблемах и конфликтах. Вот вдруг выяснилось, например, что шестиклассник Фонарев встречается после уроков с шестиклассницей Гавриковой Марией. И писклявая девчонка — то ли звеньевая, то ли председатель совета отряда — уже требует «обсудить несовместимое поведение Гавриковой и Фонарева, поскольку в классе налицо безобразие». Но никто несовместимое поведение обсуждать не желает, сама же Гаврикова берет портфель и спокойно пересаживается к Фонареву. Не нужно убегать из класса в слезах, хлопать дверью, искать защиты или понимания у взрослых — не нужно, потому что и дети и взрослые отлично все понимают.

Это «Весна-69» — череда грузовиков увозит с нарядных улиц темный снег, веселые сосульки облепили семафор, «погода — прелесть», маленький серьезный Ряшенцев не хочет больше ходить в пальто, Маша Гаврикова влюблена в Фонарева, а у художника Тютькина — творческие сомнения, и он всерьез подумывает бросить живопись и заняться безобидной поэзией. Это — «Весна-69».

‹…›

Первого апреля все, как и положено, друг друга разыгрывали.
Гаврикову заставили притащить в школу тяжеленный магнитофон, другую девчонку — лыжи (кататься по искусственному снегу), а доверчивый Тютькин на уроке географии схлопотал «двойку», потому что ему подсказали, будто на Зондских островах водится павианий соловей, который поет мужским голосом, а он сообщил это интересное наблюдение учителю.

Потом врать надоело, и все равно никто уже никому не верил. Решили 2 апреля говорить друг другу правду — одну чистую правду, «и не солгать ни словом, ни голосом, ни взором». В общем — да будет день без вранья.

А день, как назло, выдался ветреный, неприятный. Случаются в апреле вот такие серенькие, непогожие дни, когда у весны вдруг плохое настроение, совсем как у Маши Гавриковой, и обидным, несправедливым кажется внезапно вернувшийся холод. И день без вранья, так великолепно задуманный, очень быстро выродился в нудную склоку.

«Что ты думаешь обо мне, Леня?» — «Я думаю, что ты ехидна!.. А ты лучше скажи, кто свои конфеты в лагере нумеровал?» — «Неостроумно! И сам ты тощий, как шкелет...» Одним словом, все переругались. Ну стоило ли ради этого экспериментировать и произносить под дождем торжественные клятвы?

А потом еще хуже вышло. Обидели старушку учительницу Людмилу Петровну, которая, невзирая на свой преклонный возраст, без устали таскала ребят на всякие экскурсии. Сказали ей, что урок ее — урок литературы, проведенный на какой-то городской окраине на тему «пейзаж в литературном произведении», неинтересен. Урок и правда был неинтересен — мальчики и девочки из 6-го «Б», по-видимому, давно переросли те прописные истины, которые бойко вбивала в их головы усердная словесница. (Как трогательна и достоверна в этой роли актриса Л. Волынская!) Но вот она, обиженная, заковыляла от ребят прочь — маленькая, старенькая, печальная, — и всем сразу стало вдруг совестно. Не всегда, значит, нужно говорить правду? И что это вообще такое — правда?..

Почему-то все время тянет пересказывать фильм. А пора, наверное, остановиться и подумать о морали.

Мораль в фильме, разумеется, есть. Ее высказывает в самом конце картины милая учительница Ариадна Николаевна, и мораль эта проста: во-первых, для правды нет ни первого, ни второго, ни третьего апреля, потому что правду нужно говорить всегда. Во-вторых, правда не освобождает от необходимости быть чуткими, деликатными, внимательными друг к другу, потому что быть правдивым — это значит еще и быть справедливым, добрым, настоящим человеком. И т. д.

Все верно. Но мораль эта словно бы отделена от всего фильма невидимыми отточиями. Так баснописец выделяет в конце своей басни отточиями или чертой необходимую истину. Сперва «Мартышка к старости слаба глазами стала...» или «Осел увидел соловья», а в конце — мораль. Но фильм непохож на басню, ибо сила его не в иносказаниях и не в конечных выводах.

Невольно приходит на память другой финал, финал фильма «Звонят, откройте дверь». Как, наверное, проиграла бы эта картина, если б не пением трубы она кончилась, а популярным объяснением того, что произошло только что на экране, в чем неправ старший вожатый и как в дальнейшем следует проводить пионерские сборы. ‹…›

Пение трубы в финальных эпизодах «Звонят, откройте дверь» не уход от завязавшегося разговора, а мгновенное отстранение от него, которое вдруг переводит разнообразные впечатления фильма в просторный философский план. Финальный же монолог молоденькой учительницы, напротив, сводит впечатления от рецензируемой картины к простейшей информации, которая сегодня героев фильма и их сверстников-зрителей, пожалуй, еще устроит, но завтра покажется им недостаточной. Сегодня Маше Гавриковой можно растолковать, что разговаривать со старой учительницей так, как она разговаривала, невежливо. Но завтра она спросит: а почему? Почему правда, одна «чистая правда» бывает несправедливой? Почему она порой так больно ранит? Почему не следовало говорить старой учительнице эту правду, из которой она все равно не способна извлечь какую-либо пользу, поскольку принять истину, открытую 6-м «б» — это уже вопрос ума, а не позиции.

‹…› мы не только радуемся, отмечаем точную реплику, смешную и вовремя попавшую в кадр подробность, жест, взгляд (ну хотя бы один только взгляд той самой девочки Анюты, внезапно узнавшей, что с ней хочет сидеть почти вся мужская половина класса и уже с ревнивым торжеством мысленно оглядывающей это, вдруг привалившее ей богатство — сердца мальчиков шестого «б» класса) — мы в какой-то момент удивительно ясно предчувствуем будущее всех этих ребят.
‹…›

Пройден какой-то важный, серьезный этап, и проблемное детское кино, желающее остаться именно проблемным, находится сегодня, пожалуй, на некотором распутье. Делаются попытки взвалить на плечи юного героя тяжелый груз специфически взрослых нравственных проблем — например, герой фильма «Мужской разговор» оказывается в эпицентре сложнейшего семейного конфликта, разрешить который в общем-то он, конечно, не в силах, хотя ситуация сама по себе вполне реалистичная. Авторы фильма «Завтра, третьего апреля...» выбрали иной путь. Они не торопятся ввести своих героев в сложный, взрослый мир, где все им еще встретится и все еще будет — и счастливая любовь, и несчастливая, и трудности, и поиски своего места в жизни, и ссоры, и сомнения, и, быть может, чья-то подлость. Дети в этом фильме — это именно дети: «мужской разговор» между Ряшенцевым и другом его Леней Семечкиным заедается несметным количеством мороженого и пирожков и на этой высокой ноте исчерпывается; обидевшись на Фонарева, Маша Гаврикова просто-напросто от него пересаживается, Коля через пару дней забывает свое намерение побить Тютькина, а Машенька (не Маша Гаврикова, а другая) еще не догадывается, что она непривлекательна и что лучше бы ей не спрашивать, как к ней относится Леня Семечкин. Зависимость будущих судеб от таких понятий, как талант, любовь, красота, детьми еще но вполне осознана. Но нами она осознается. И как ясно угадываются в детских этих происшествиях, в детских дружбах, ссорах и примирениях грядущие проблемы художника Тютькина, умненького очкарика Лени Семечкина или самолюбивого, наверное, не для легкой, удобной жизни, а для борьбы с самим собой, для поисков, сомнений родившегося Ряшенцева. И знаем мы, догадываемся, как много соблазнов готовит жизнь будущему баловню судьбы Фонареву и как бесценна, прекрасна бескомпромиссность Маши Гавриковой.

Нет, фильм не бесконфликтен. Он озарен предчувствием грядущих проблем.

Так что выводы делать, Ариадна Николаевна, пожалуй, рановато.

Хлоплянкина Т. Доживем до третьего апреля // Искусство кино. 1971. № 7.