Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
Кино: Одна
Поделиться
Какая хорошая будет жизнь!
О музыке и речи в фильме

Пока я с увлечением работала с Козинцевым и Траубергом над фильмом «Одна», вдали начал маячить звуковой кинематограф.

Кто говорил, что это дело серьезное, перспективное. Кто подтрунивал над тем, что «великий немой» станет болтливым. Но никто из окружающих меня людей всерьез не верил в это нововведение. Я один раз увидела, что это такое, и тоже была спокойна.

Для показа звуковых кусков были даже специально сняты целые сцены. Экран вдруг стал узким, так как одну его часть занимала звуковая дорожка. Это была белая прозрачная полоса сбоку экрана, по которой бежали зигзаги разной высоты. Конечно, было очень интересно смотреть на эти зигзаги. Гораздо интереснее, чем на само изображение.

По бокам экрана, на полу, стояли два больших ящика, похожие на неуклюжие радиоприемники. На экране люди шлепали губами, а из ящика вырывался густой, хриплый голос, совершенно не соответствующий изображению. Как будто происходило два разных действия. Убедившись, что это просто занятный аттракцион, я перестала думать о звуке и продолжала спокойно работать над своей немой ролью.

Мы уже почти закончили снимать фильм, как «разразилась гроза». Появилась звуковая картина «Путевка в жизнь», которая с большим успехом шла на экранах, несмотря на ужасающее качество звука.

Пришел приказ из министерства: «Одна» должна быть звуковой!

Но как? Каким образом? Ведь это типично немая картина! В немой картине мы, то есть актеры, не имели определенного текста и говорили бог знает что, лишь бы актерское состояние куска было правильным.

Подложить нужный кусок под непонятное бормотание на съемке было невозможно. Режиссеры с достоинством вышли из положения. Они предложили написать музыку к фильму почти неизвестному тогда Шостаковичу.

Я видела картину немой, без музыки. Это был очень хороший, какой-то чистый фильм. Очень своеобразный по режиссуре. Когда же я его посмотрела с уже подложенной музыкой, фильм вдруг стал настолько сильнее и трагичнее, что я, помню, изо всех сил старалась не заплакать. А зрители, сидевшие рядом, просто плакали.

Главной темой в музыке фильма была фраза. «Какая хорошая будет жизнь!» Ее вел хор с оркестром. Соло пел великолепный баритон. Эта фраза в музыке варьировалась, исполнялась то в мажорном, то в минорном тоне.

Она работала на подтекст фильма, на его смысл. В эпизодах приезда молодой учительницы в страшный, непонятный, наполненный шаманскими бреднями Алтай 20-х годов слова о хорошей жизни взрывались резким диссонансом. В сцене замерзания, когда героиня погибала, среди диссонансов вдруг проступала чистая, светлая песня о коннице Буденного. Это производило ошеломляющее впечатление.

Я ходила как во сне, влюбленная в Шостаковича, когда вдруг меня срочно вызвали на фабрику. На звуковую съемку.

Я и звуковая съемка?! Меня как будто ударили чем- то противным и мягким.

Козинцев встретил меня словами:

— Ну, Лёлище, придется открыть рот и кое-что произнести.

В моих кусках откопали переломный для учительницы момент, где она, несмотря на данное себе слово ни во что не вмешиваться, вступает в борьбу с богатыми баями. В этом куске была одна фраза: «Он режет на мясо ваших баранов!..»

Я думаю, что самый опытный актер не смог бы в нее вложить ни смысла, ни содержания. Сухая, как обглоданная косточка, фраза не получалась ни у кого из тех, кто старался мне помочь. А для меня, «немой» актрисы, это было просто невозможно физически.

Всю жизнь я тренировалась, чтобы у меня в работе не проскакивало даже дыхание. Эта бесшумность была настолько привычна, что, когда в темпераментных кусках случайно вырывался вздох или всхлип, все смеялись, и кусок начинали сначала, а я смущенно краснела.

И вдруг мои режиссеры и учителя, которые были главными противниками слова, которые считали, что слово обкрадывает выразительность движения, заставили меня что-то произнести вслух. Это было равносильно какому-то постыдному поступку. Да и голос у меня был тоненький. В немом кино это не имело значения, а дома считали: чем тоньше голос, тем нежнее выглядит женщина. «Женщина должна быть женственной» вот главное, что мне внушали с детства. Когда я подходила к телефону, меня просили позвать кого-нибудь взрослого.

Но это дома, а тут, при людях, перед аппаратом, я должна была открыть рот. К тому же я понимала, что серьезная учительница не имеет права пищать на экране. И еще эта фраза: «Он режет на мясо ваших баранов!..»

Я уже не считала про себя до десяти, я просто плакала. Козинцев и Трауберг на меня накричали, я думаю, в чисто педагогических целях. Вероятно, они и сами были смущены.

«Баранов, баранаф бараноф...». Какой ужас!..

В те времена микрофон стоял в закутке. Закуток напоминал сегодняшнюю будку с телефоном-автоматом, только деревянную, с небольшим застекленным окошечком. Меня засунули в эту будку и закрыли дверь. Издали подали знак рукой: мол, начинай. Мне было очень плохо. Голос в будке хоть и был писклявый, в то же время звучал басовито.

Я все время считала до десяти, чтоб не расплакаться. Но после того, как, взяв себя в руки, произнесла первую фразу, меня обуял смех. Уж очень был смешной голос. Как будто я говорила в вату.

Звукооператор погрозил мне пальцем. А что я могла сделать?

Все мне казалось неправдоподобным, идиотским. И я сама, и голос, и будка. Но все-таки несколько раз меня записали.

Когда кончилась эта мука, кому-то в голову пришло, что нужно, чтобы я сама пропела марш Буденного. Тут я взбунтовалась. И, к счастью, никто не настаивал.

Я с завистью смотрела, как озвучивают Герасимов и Бабанова. Герасимов громко, на все лады храпел, а Бабанова своим удивительным голоском спела колыбельную песню. И никаких «бараноф».

Когда послушали мой голос через дурацкий ящик, решили, что «бараны» не подходят никак. Тогда еще раз вызвали меня в этот ужасный павильон, и я пропищала две фразы: «Я буду жаловаться!» и «А я поеду!». Каким-то образом режиссерам удалось всунуть это в картину, и фильм стал звуковым.

После этой позорной и жестокой съемки я не утерпела и спросила:

— А что, все кино теперь будет звуковым?

— Да.

Вся жизнь накренилась.

Что делать? Мне посоветовали учиться петь. Пение, мол, делает голос глубоким. Я нашла педагога. Занималась, занималась — ничего не помогло. Научившись мяукать «Вот стоит домик-крошечка и на всех глядит в три окошечка», я сбежала. Польза от всего этого была невелика. Правда, к телефону перестали звать «кого-нибудь взрослого».

Через некоторое время стало известно, что мои любимые американские актеры, такие, как Лилиан Гиш, Бартельмес, Бастер Китон, из-за звука перестали сниматься в кино. Даже Чаплин отстаивал в своих фильмах немой кинематограф. Но это американцы. А мне-то что делать?

Козинцеву надоело мое хныканье, и однажды на своем уроке в мастерской он сказал, что будет раскрепощать Кузьмину от «немоты». И еще он добавил:

— Кузьмина так боится слова и звука, что если так пойдет дальше, то ей придется примкнуть к союзу глухонемых!

Он заставил меня ходить вдоль стены, туда и обратно. Ходить и плакать. В голос. То тихо, то громко, то выть, то всхлипывать, то ныть. Если мне страшно, могу держаться руками за стенку. Авось хоть это поможет...

Когда не надо плакать, глаза на мокром месте. А когда надо, так это оказалось очень трудно. Но я попыталась. Козинцев очень веселился, веселились и все остальные, кто сидел на уроке. Почувствовав, что это смешно и совсем не стыдно, я вдруг раскрылась и наревелась досыта.

Несколько раз Козинцев приводил на урок посторонних и, хвастаясь, как надо приучать актеров к звуку, заставлял меня повторять этот почти цирковой номер. Так Козинцеву удалось перебороть мой страх. Правда, речь звучала еще беспомощно, но уверенность в себе появилась, и это помогло мне в дальнейшем. 

Кузьмина Е. О том, что помню. М.: Искусство, 1989.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera