‹…› Пьесы у меня к тому времени уже запрещали намертво. Олег Ефремов от театра «Современник» носил их в Московское управление культуры. Но в ответ: «Нам этого не показывали, мы этого не читали». Куда податься? В кино? А там — «малокартинье». Распоряжение Сталина: «Картин должно быть мало, но только хорошие». И картин стало мало, но только плохие.

Я думаю, может быть, детское что-либо? Я же учителем в деревне был. Стал все же ходить по школам. Ну — учителя учат, ученики учатся. Учителя тогда еще получали зарплату, а ученики еще не знали голодных обмороков. Как вдруг в одной школе на стенке объявление: «Красные следопыты! Ищем пионера, который был в первой пионерской организации нашего города». И вдруг что-то зашевелилось внутри…

Девочка, в классе, может быть, пятом, влюблена в старшего пионервожатого. (Неточно — любит!) И вот в сердечке ее (неверно — в Сердце!) воспламенилось желание возложить на алтарь своей любви первого пионера. И она отправилась по квартирам, по улицам и дворам. Но вот что главное! Не нашла!

Так я написал. Грустно, но что делать! Жизнь грустна. Однако режиссеры Александр Митта и Ролан Быков стали уговаривать меня, чтобы я все же дал Ролану финальный монолог. Вот тут я отказался наотрез. Дело в том, что некогда меня с позором исключили из пионеров. Под барабанный бой и сиплые крики горна выдворили из лагеря. И что же теперь: «Кто шагает дружно в ряд? Пионерский наш отряд!»? «Будь готов! Всегда готов! Как Гагарин и Титов!»?

[Вынос] Но Митта и Быков заперли меня в комнатке редактора Наташи Лозинской и сказали: «Пока не напишешь — не выпустим». И вот сижу, и тошно мне. Стучу в дверь. «Я пить хочу!» Дали стакан газированной воды. И опять сижу, и тошно мне. И опять стучу в дверь. «Я есть хочу!» Дали два бутерброда. Что делать, надо попытаться. И ведь допытался!

На торжественный сбор явились немолодые, но подлинные первые пионеры. А у любящей девочки ничего такого нет. Лишь отец ее дружка, по профессии трубач, но который, по правде, и пионером-то никогда не был. Хотя в детстве на него произвел впечатление какой-то эффектный горнист… И вот Ролан взбирается на сцену и произносит возбужденную сбивчивую речь. И подносит к губам школьный горн. И зазвучала мелодия (знаменитого саксофониста), не имеющая никакого отношения к пионерскому сбору. Мелодия о том, что творилось в сердечке (в Сердце!) девочки с ее невзрослой мечтой о несбыточном. Мелодия о незамечаемых нами мимолетностях жизни. Она слышна была и на школьном дворе, и на улице, и дальше, дальше…

Володин А. Несвязное // Искусство кино. 1999. № 6.