‹…› Тем не менее, в итоге Эрмлер снимет своих «Крестьян» (1935), что называется, в полную силу. В предписанном свыше сюжете про козни недобитого кулака он увидит свою «антитему»: трагедию распадения живой людской общности на враждующие единички (каждая из которых, в свою очередь, утратила — или, скорее, так и не обрела — душевную целостность).
Вот в этом-то, по Эрмлеру, и состоит подлинная вина «скрытого кулака» Герасима Платоновича: тот не просто не пытается преодолеть свою, пусть навязанную обстоятельствами, раздвоенность; напротив, он наслаждается ею, холит ее и лелеет и, если угодно, инфицирует ею окружающих, наполняя и без того недалекие их души темными страстями и бесовством.
«Бесовство» здесь — термин отнюдь не случайный. Известно, что знаменитый роман Достоевского был настольной книгой Эрмлера во время работы над сценарием следующей его ленты. Однако, судя по всему, уже и здесь не обошлось без «Бесов», а точнее, без евангельской притчи, служащей им эпиграфом. Потому как «вредительство» кулака-животновода Герасима Платоновича весьма специфично: он без меры, нарочно, плодит в колхозе свиней, а те сжирают сначала все припасы, а затем и души своих оскотинившихся и передравшихся хозяев.
Однако в еще большей степени эпиграфом к «Крестьянам» следует считать даже не «Бесов» с притчей, а к ним же восходящий эпизод из эйзенштейновской «Генеральной линии»; тот самый, где мучения свиного стада на бойне сопровождает игривая свинка-статуэтка. (Кстати, Эйзенштейн не просто был близким другом Эрмлера; сохранились хроникальные кадры, запечатлевшие обоих режиссеров на съемках именно что «Крестьян»). Вот и людское стадо из «Крестьян» точно так же двоится у Эрмлера на дурную плоть (настойчиво рифмуемую автором с собственно свиньями) и бесконечные свои фотографии, портреты, барельефы… даже мультипликат — столь же плоский, сколь и породившие его мечты колхозницы.
Ужас положения эрмлеровских крестьян в том-то и состоит, что герой, по долгу сюжета отвечающий за их полноту — начальник политотдела, — ничего, кроме этих вот социальных масок, в них видеть не хочет; занимаясь, по сути, тем же неправедным двоением живых душ, что и его оппонент — «бесовод». Зачастую буквально: как в многозначительной сцене группового фотографирования своих подопечных. (Следующая за ней языческая оргия поедания пельменей заставляет вспомнить известное суеверие про то, что фотосъемка вытягивает из человека душу.) Закосневший в своем язычестве мир, рядящийся в одежды мнимого, государственного христианства… непредвзятому зрителю уже и тогда было ясно, что с эрмлеровскими «Крестьянами» все отнюдь не так просто. (Неслучайно, скажем, Георгий Адамович в своей парижской рецензии напишет: «Фильм производит странное впечатление… Это сплошной ужас, звериная, злобная жизнь, звериная вражда».)
Киреева М. Фридрих Эрмлер. Плен истории // Культпросвет.