В телерепортаже с премьеры было сказано, что зрители висели на люстрах. Возможно, хотя я сам не видел. Однако гигантскую очередь в Дом кино выстоял. Думалось: наверное, слухи о смерти отечественного кинематографа сильно преувеличены. А что, если с этих рязановских «Старых кляч» начнется возрождение? А ну как в этих старых клячах обнаружатся лошадиные силы, которые вывезут «важнейшее из искусств», выволокут из полубытия, вернут в центр общественного интереса?
Конечно, Рязанов — комедиограф и работает сплошь и рядом «площадными» приемами, но ведь и адресат у него много лет — площадной, милионный. Важно другое: сколько бы ни веселились мы на его фильмах, все они (ну, не все — из двух десятков-то!.. но — самые удачные) непременно задевали всерьез, становились событиями, знаками нашего общего состояния: кинематограф Рязанова так или иначе сопровождал нас всю вторую («либеральную») половину советской эпохи.
Поэтому неудивительно, что новый фильм начинается со «старого», «советского» пролога: бюст Ильича на фронтоне Дома культуры, секретарь обкома по идеологии, лоснящийся от похоти, концерт худсамодеятельности, квартет ударниц с нашего комбината… и они же — десять лет спустя — жертвы Перестройки, отходы процесса, который пошел, то есть — старые клячи.
Кляч — четыре: Людмила Гурченко, Лия Ахеджакова, Ирина Купченко и Светлана Крючкова. Четыре великих артистки. Нет, больше: четыре фигуры, как бы символичные для улетевшей эпохи, светившиеся в «Карнавальной ночи», в «Дворянском гнезде», в «Гараже», в «Родне».
Нужно изрядное мужество — таким красавицам предстать в облике «старух», вышибленных из жизни.
Впрочем, не будем преувеличивать и жертву. Эти женщины, балансирующие на острие бальзаковского возраста, с таким артистизмом возвращаются в облик неотразимых сердцеедок и обаятельных подруг, что сам переход из грима в грим создает киногению. И как всегда у Рязанова, это переход непросто из облика в облик и из роли в роль, но — из одного психологического состояния в другое. Говоря о жанре: комедией прикрыта драма.
Это драма, когда героини соцтруда приплясывают у лотков, и кандидаты наук моют машины упакованным в кожу жлобам. И еще круче, круче! Жлобы хотят оттяпать у одной из бабок квартиру «с видом на Кремль». Это и есть завязка. ‹…› Все остальное есть сюжет: история отвоевания. И поскольку действовать по закону (то есть ловить мошенников с помощью милиции) в нашей новой реальности невозможно, Рязанов пускает бабок в ковбойский марафон с погонями, похищениями, погружениям, всплытиями, взрывами, полетами и перестрелками ‹…›.
По справедливому замечанию одного из зрителей, в этом есть что-то вычурное. Не стану спорить. Однако я этот вычур приемлю. Потому что он здесь — не самоцель.
Рязанов демонстративно работает на аттракционных штампах, но герои-то (героини) у него — нештампованные. Пустить в этот триллер четверку образцовых особей — все, гибель! Но в триллере задействованы наши родные, добрые, старые клячи — и душа моя тает от сопереживания. ‹…›
Я не хочу обратно — в объятья секретаря обкома по идеологии. Но я не умею так победоносно разделываться с тем, что было. Потому что было — со мной. И эти бабки, эти девочки «прекрасной эпохи» (так назвал эпоху, разделываясь с ней, поэт Бродский), эти старые клячи — моя неотменимая любовь.
Я не могу с ними расстаться, хотя понимаю: пора.
Что-то не может и Рязанов кончить фильм. Уже явный перебор. ‹…› И сюжет увял: жилплощадь старухи не вернули. А наши красавицы остаются как-то необъяснимо в воздухе. Сначала — на стенках клетки, куда их поместили на время показательного процесса (я испугался: неужели это финальная метафора: «если бы выставить в музее…» — нет, выпустили страдалиц). И летят они, наши славные, на каком-то коврике-самолете без законной жилплощади. И Рязанов, лично снявшийся в роли судьи, провожает их таким грустным, таким запредельным взглядом, что щемит сердце.
Хочет ли он вернуть время их молодости? Нет. Может ли он представить себе их будущее? Нет. Решится ли он объяснить, почему так страшно лететь с ними в невесомость, поднимаясь, подобно Аполлону, все выше, выше — все дальше отлетая от этой земли, прощаясь с нею?
Не знаю…
Но этот прощальный взгляд — самая сильная правда, пронзающая в картине.
Аннинский Л. Квадрига Эльдара Рязанова // Аннинский Л. Поздние слезы. Заметки вольного кинозрителя. М.: Эйзенштейн-центр, 2006.