В моем интервью с Эльдаром Александровичем речь зашла о том, что рязановские киносказки — а именно к этому определению тяготеют «Ирония судьбы» и «Служебный роман» — невольно предвосхитили у нас в кино целую волну картин сказочно-условного строя, чем дальше, тем более розовых, сусальных. Мой собеседник провел тогда разграничительную черту между сказкой — и сказкой: он защищал ту, в которой не нарушена социальная правда. И с этим трудно спорить: сказки нужны не только для того, чтоб их сделать былью.
Однако ведь и время провело резкую разграничительную черту в нашем сознании. Между правдой — и правдой. Той, что отливалась в «смелые» анекдоты шестнадцатой страницы, — и той, что нынче заговорила с первых газетных полос. Нисколько не хочу умалить значения юмора, тем более сатиры, но доподлинно знаю, что и сам Рязанов, и его коллеги по цеху чувствуют парадоксальный «кризис жанра» — работать в условиях гласности стало куда труднее. ‹…›
Меня не удивит, если «Забытая мелодия для флейты» придется по душе многим, да и сам, вслушиваясь в нее, не раз ловил себя на положительных эмоциях. ‹…› Но режиссер, окрестивший свой фильм «фантасмагорической трагикомедией», все время пытается вспомнить и исполнить другую мелодию, пытается вместе со своим героем Филимоновым, бывшим музыкантом, а теперь начальником в высоком учреждении, ведающем культурой. ‹…›
Почему, черт возьми, тянет на иронический слог, при всем уважении к мастеровитости создателей этого «романа о любви с летальным исходом»? Да потому, что ирония — самое ценное, самое тонкое качество не кого иного, как Рязанова. Качество, вдохновившее его на нестареющую и подлинно трагикомическую притчу «Берегись автомобиля». А спустя годы вызвавшее к жизни «Иронию судьбы…» — и фильм, и название. ‹…› В сущности, не переливы чувства были там пленительны, а изящество и легкость самой конструкции, перенесшей героя по воздуху в другой город и осчастливившей его благодаря цивилизованному абсурду самого нашего бытия. ‹…›
Отчего-то смех «Забытой мелодии» не веселит, не радует, не тревожит, не рвется сквозь слезы. Он имитируется, воспроизводится по тем же самым формулам, что безотказно действовали десять лет назад.
Он, этот смех, существует в отработанной и замкнутой на себе системе аттракционов, где каждый артист знает, что дожидается своего бенефиса, где оживут московские анекдоты про псевдодружинников, сшибающих червонцы с греховных автомобильных парочек, где Ирина Купченко, играя некрасивую жену красивого мужа, получит право дать ему пощечину и появиться в эффектных мехах. ‹…› В картине все пригнано, все соответствует моде, как в костюме, достойно сшитом по промышленной мерке, не хватает только изящества и прозрачной простоты замысла, что отличают вкус первоклассных мастеров. ‹…›
Текучесть жизни, подвижность ее реалий словно отпечаталась в самом фильме: он напоминает деформированные здания, фундамент и первые этажи которых несут неизгладимый отпечаток старого доброго времени, а выше — надстройка, перестройка, иногда и косметический ремонт. Словом, перед нами и впрямь во всех смыслах «перестроечная» картина!
Только что перестраивать, если речь идет о сложившейся структуре художественного мышления? И возможно ли это? И нужно ли? ‹…›
Модель кино по Рязанову апробирована и в главных своих слагаемых-кирпичиках неуязвима. Но между этими кирпичиками, которые становятся все более громоздкими, все меньше воздуха искусства, который уходит вместе с ироничной краткостью, а щели заполняют дотошная сентиментальность и хорошо подготовленные экспромты. Не потому ли, что судьба рязановской иронии нередко складывалась противоположно реальным судьбам рязановских картин? Когда-то режиссер сетовал на идеологические бесчинства местных властей, препятствовавших показу его едких комедий в наших городах и весях. Противостояние выветривалось по мере того, как сатиру в его фильмах все активнее теснила мелодрама. Теперь бесчинствовала только критика.
Говорят, «Забытая мелодия» тоже вызвала нарекания и растерянность у начальства. Возможно, чиновничьи души этот фильм и впрямь уязвил ‹…›. Только, пожалуйста, как говорит наш знаменитый сатирик, «котлеты отдельно, а мухи отдельно». Иначе и бюрократ недозлится, и жестокий романс слезу не прошибет.
Плахов А. Судьба иронии // Литературная газета. 1987. 25 ноября.