«Для кого эта пьеса?» — говорили полтора года назад скептики. «Для кого фильм, — говорят они сегодня, — для детей или для взрослых?» Для тех и для других. В кино хорошо известны законы оптики, известны объективы с разным углом зрения: один поуже, избирательней, другие — широкоугольные, вбирающие н себя всю панораму окружающего пространства. Фильм и пьеса не оставляют равнодушными ни одного из юных зрителей. Они отлично знают, кто прав и кто неправ, они возмущены предательством Дранкина, негодуют при виде Новикова, всем сердцем влюблены в вожатого Сережу и убийственно ироничны (еще неизвестно — сильнее ли ирония взрослых иной детской!) по адресу пионервожатой Лидии Михайловны. А взрослым в фильме открываются большие глубины — они способны разглядеть предысторию характеров, они способны находить и разоблачать «лидий михайловен», даже если на них не надет галстук пионервожатых. Такого глубинного эха, такой всеобщности поднятой проблемы давно не знал детский фильм.
Впрочем, главный аргумент противников сценария («это не для детей!») автор предвидел. Есть у него в пьесе симптоматичные слова, брошенные Лидией Михайловной: «Разве можно при ребятах такие вещи!» Вот она — логика сегодняшних ревнителей «педагогичности». Не случайно на ее страже та самая Лидия Михайловна Иванова, которая терпит полный крах в своих «педагогических» методах.
Молодые дебютанты оказались перед сложной задачей: за год до выхода фильма родился спектакль — интересно поставленный, пользующийся успехом, тепло встреченный зрителями и критикой. Но режиссеры не пошли по легкому пути — «что угодно, лишь бы не повторять чужого». Образы фильма родились из своего, особого прочтения темы. ‹…› В Центральном детском театре А. Эфрос нашел интересное общее решение спектакля, на сцене театра из немых сцен оживает школьная перемена, меняются картины жизни школы. И все же ребячий коллектив мы видим все время «общим планом». Вина ли это режиссера?
А. Эфросу принадлежат полемические выступления против монополии кинематографа на наибольшую выразительность. Однако фильм «Друг мой, Колька!» вновь демонстрирует огромные выразительные возможности кино. Трудно сравнивать фильм и спектакль — неизвестно, как перенес бы его на экран сам А. Эфрос. И все же такое сопоставление представляет интерес.
Ведь суть вовсе не во взятых в чистом виде технических преимуществах кино. Она в эмоциональных результатах использования этих преимуществ. Всем известно, например, что киноаппарат может двигаться. Но именно из долгого движения аппарата по длинному коридору параллельно пионервожатой, догоняющей «оскорбленную» родительницу, и возникает образ унизительного заискивания.