Еще идет на клубных экранах «Педагогическая поэма», а в это время вернулась в кинотеатры «Путевка в жизнь», о которой мы давно не вспоминали.

Сравнение двух фильмов не всегда оправдано, но в этом случае оно возникает само собой. Конфликты, герои, даже сюжетные схемы обеих картин похожи, как братья-близнецы. И там и здесь — 20-е годы. Там — беспризорники, здесь — правонарушители. Там — трудовая коммуна, здесь — трудовая колония. Но... там год выпуска 1931, здесь — 1956.

Казалось бы, все мыслимые преимущества были на стороне создателей «Педагогической поэмы». Прежде всего литературный материал. Книга, в заглавии которой недаром стоит слово «поэма», дает богатейшую россыпь великолепных характеров, драматических столкновений, юмористических штрихов.

Далее — техника. «Путевка в жизнь» была первой звуковой лентой. Ее создатели ‹…› еще только-только осваивали звук как средство выразительности. Создатели «Педагогической поэмы» ‹…› имеют в своем распоряжении не только ставший привычным звук, но и ставший привычным цвет.

Не будем говорить об опыте, традициях, накопленных за четверть века. То, что должно было стать самым важным преимуществом авторов «Поэмы», — стало их самой большой слабостью. Традиции оказались утерянными, а опыт... На этот раз оправдался парадокс Марка Твена, заметившего как-то, что опыт ничему не учит.

Правда, в оправдание «Педагогической поэмы» могут выдвинуть сакраментальное слово «экранизация». Действительно, экранизации сплошь и рядом не удаются. И, действительно, многие недостатки «Педагогической поэмы» — это типичные ошибки экранизации. ‹…›

Поэма... Это то, чего больше всего не хватает новому фильму. Ему не хватает романтики, и страсти, и поэзии пересоздания человеческой личности, которыми щедро наделена «Путевка в жизнь». Когда на экране снова — через 25 лет — во весь рост появляется фигура Василия Ивановича Качалова и звучит его неповторимый голос, обращенный прямо в зрительный зал, вы понимаете, что создатели картины задумали ее именно как педагогическую поэму; хотя и не определили этим именем, ставшим крылатым после появления книги Макаренко. В фильме «Педагогическая поэма» все происходит наоборот, донельзя буднично.

Почти одинаковая ситуация в обоих фильмах: первое появление Макаренко и первое появление Сергеева. Оба они являются в тот критический момент, когда деткомиссия сталкивается с «трудным» случаем. Когда надо решить сложный педагогический вопрос, что делать с «трудновоспитуемыми» ребятами — с такими, что бегут из всех приемников и детских домов. Куда их — в труддом? За решетку как неисправимых?

Оба героя входят в картину в столкновении с противниками, с теми, кто готов прибегнуть к этому простому, но увы, на сей раз неверному средству. И все же, как по-разному выглядит их появление!

«Педагогическая поэма» начинается так:

Из затемнения. На пылающем фоне появляется: «1920» .

Но в просторных апартаментах губнаробраза, где начинается действие фильма, вы не ощутите дыхания этого сурового и голодного двадцатого года. Приметы времени как будто бы и соблюдены в отдельных деталях, но не нашли выражения в общем колорите картины.

Все начало выдержано в светлых, нарядных тонах. Декоративно выглядят даже лохмотья мальчугана в буденовке, который пытается спастись в окно от «благодеяний» инспектора губнаробраза Шарина.

И вспоминается: длинный стол, промерзлая, голая комната, до отказа набитая людьми. Кутаются в шубы, телогрейки, шинели, греются жидким чаем из жестяного закопченного чайника члены деткомиссии. Усталость легла на лица — который день без отдыха идет работа. А там, за дверьми — кишащее необозримое море беспризорников. Лежат вповалку на полу, сидят вплотную на лестницах. Нога человека, который захотел бы пройти по этим комнатам, коридорам и лестницам, ступила бы в живое человеческое месиво. Месиво серых лохмотьев, бесконечно разнообразных и бесконечно однообразных в своем живописном убожестве. Месиво серых, изможденных, настороженных ребячьих лиц. И над этим морем нищеты и бездомности — тоскливая, протяжная песня — «Позабыт, позаброшен».

Это стихия беспризорщины, которую должны одолеть несколько усталых, замерзших людей, собравшихся за длинным столом и с героическим упорством продолжающих свою, казалось бы, безнадежную работу.

А за окнами Москва в дребезге трамваев и дробном стуке извозчичьих пролеток, в церковных маковках и крестах, в полотнищах плакатов, с толкотней торговок и мешочников на Сухаревке, с каракулевыми манто нэпманских жен, с нетоплеными комнатами учреждений — Москва 1925 года. Не надо титра, чтобы догадаться об этом. И, хотя картина не цветная, вы как будто бы видите поблекшее золото крестов, красные туловища трамваев, тусклые оттенки облупившихся фасадов, мглистую, белесую муть зимнего неба.

Да, преимущество реалистического изображения на стороне «Путевки в жизнь», которая с первых кадров вводит вас не только в обстоятельства, но и в атмосферу предстоящих событий. ‹…›

Туровская М.  Встретились два фильма // Искусство кино. 1957. № 3.