В августе 1965 года я приехал в санаторий имени Герцена, где отдыхали Вера Петровна Марецкая и Фаина Григорьевна Раневская. Только что закончился Московский международный кинофестиваль, впечатления переполняли меня и я с восторгом говорил о наиболее ярком из увиденных фильмов — «Кто боится Вирджинии Вульф?», его необычной композиции, виртуозной работе режиссера-дебютанта Майкла Николса, сумевшего из пьесы Олби сделать не экранизацию, а подлинное кинопроизведение.
— Нельзя ли попроще? — остановила меня Вера Петровна. — Как понять эти киноведческие штуки, когда не знаешь фильма? О чем он? Что там за сюжет? Расскажите, если не трудно.
Я попытался, как мог, поведать историю Марты и Джорджа, развернутую в картине.
— Да, — сказала Вера Петровна, — прекрасно! Всю жизнь мечтала о такой роли! Не знаете, можно ли достать пьесу? Вечная тема, всеобщая. Муж и жена через десять лет после свадьбы — это всегда всех будет волновать. Через это проходит каждый! Вот уж никогда не стареющая проблема!
И вдруг без всякой связи со сказанным стала говорить о том, как ее вызвали на «Мосфильм» и предложили переозвучить Александру Соколову в «Члене правительства», когда-то ее самую любимую роль и, кажется, наиболее популярную у зрителей. Марецкая заново прочла заключительный монолог героини на трибуне сессии Верховного Совета — из ее речи убрали благодарность Сталину, переговорила реплики, где упоминалось имя лучшего друга советских колхозников.
— И получилась чушь, нелепость, — сокрушалась Марецкая, — ведь если Александра и делала что не так, то это хоть можно было объяснить ее безграничной верой в вождя, как в бога, идола, святого. А теперь... Я посмотрела картину заново. Есть у меня там хорошие куски, но героиня моя! Не смогла бы я ее сыграть сегодня. Павлик Морозов в юбке. А фанатизм вызывает отвращение, даже когда он только зарождается.
И после паузы:
— Не надо было трогать этот фильм. Пусть бы остался таким, какой есть. Как документ. Документ лет, когда люди творили, не зная что, и все «во имя», «во имя». Когда-нибудь зрители по этой картине будут судить, во что превращали людей.
И вдруг неожиданно рассмеялась, весело, лукаво:
— Послушайте, это же страшно смешно! Заслуженная или, лучше, народная актриса собралась на свой юбилей, вырядилась, нацепила на грудь все: лауреатские причиндалы, ордена, медали, значок «Ворошиловский стрелок». Гордая и величавая сидит в кресле, обложенная со всех сторон цветами, — представляете? И вдруг в одном из приветствий слышит, что всю жизнь она делала не то, призывала не к тому, и вела не туда. Комедия! —и сверкнула своим неповторимым взглядом в сторону Раневской.
— Безумно смешно. До икоты, — сказала Раневская, не улыбнувшись.
— Но так можно перечеркнуть все? —осторожно заметил я.
— Почему все? — пожала плечами Вера Петровна. —Я никогда не отрекусь от своей Прасковьи из «Она защищает Родину», люблю ее. Как и Вареньку из «Воспитания чувств», ну, «Сельской учительницы», хотя Донской и переложил патоки. И уж конечно, мою Змеюкину из «Свадьбы»! Вот уж где можно было купаться в роли — и петь, и танцевать, и быть абсолютно свободной, ничего не изображая. А партнер у меня был какой! Мартинсон — настоящая мейерхольдовская школа! Прирожденный эксцентрик! А меня в кино всю жизнь тянули в ползучий реализм — только бы все, как в жизни. А «как в жизни» ни на экране, ни на сцене никому не интересно!
Великие и неповторимые. Том 2. Актеры русского советского кино 30-х — 40-х годов. /Авт.-сост. В. Соловьев и др. М.: Альфа-Принт, 1993.