В студии «F. J. F.» на днях был показан удивительный советский фильм.
Условия этого демонстрирования были довольно странны. Неизвестно русское название фильма, по-французски: «Le soullers реrces»; как по-русски, никто не знает. Надо полагать, что «Дырявые башмаки». Кто автор? На экране не указано. Молодой человек, произнесший вступительное слово, назвал какую-то незнакомую фамилию. Из публики кричат:
— Non, non... C’est madame Barskaya!
Молодой человек разводит руками, и соглашается: «Да, кажется так». Точных сведений нет. Предположим, что действительно фильм поставлен Барской. Но когда поставлен? Шел ли он где-нибудь в Европе? Имена актеров? Вопросы, все без ответов. Неизвестно даже, будет ли он еще раз показан в Париже.
А фильм — первоклассный. После многих разочарований, вызванных московскими постановками, даже такими, которым предшествовала хвалебная молва, вот, наконец, картина, где, действительно, есть и талант, и чутье, и находчивость. Разница объясняется, вероятно, не одними только личными качествами режиссера и сценариста. Дело не так просто. В «Дырявых башмаках» действие происходит не в России, а в Германии, перед гитлеровским переворотом, или в Австрии: автор, значит, не связан необходимостью соблюдать елейно-подобострастный тон в изображении одних, презрительно-гневный для других, не связанный вообще атмосферой, для чисто советских постановок неизбежной. У авторов другой материал, перед ним жизнь, а не схема, и сразу он воодушевляется. Я вовсе не хочу сказать, конечно, что в советской России жизни нет. Но передавать эту жизнь все обязаны на один лад. И поэтому печать казенщины лежит на всех советских реалистических картинах.
Зрители, кажется, не с первых сцен «Дырявых башмаков» поняли, что на полотне перед ними не Москва, а другой заграничный город. Надо быть русским, чтобы сразу уловить разницу быта, пейзажа, одежды, хотя ничего «специфически-буржуазного» или «пролетарского» в этих первых сценах нет. Сами по себе они восхитительны. Дети во дворе большого дома играют «в доктора»: крошечный мальчик сидит с трубкой и с пресерьезным видом выслушивает пациентов, стоящих в очереди. Диагноз ставится немедленно: у тебя скарлатина; у тебя чума и т.д. Непосредственность жестов, взглядов и разговоров такова, что трудно говорить об исполнении: дети как будто не знали, что их снимают. Вообще, я не помню картины, где были бы так хороши, так очаровательны дети. Обыкновенно, на них тяжело смотреть в кинематографе, и все они производят впечатление жалкое. В «Дырявых башмаках» обе главные роли поручены детям, и младшему из них нет, вероятно, и пяти лет. Что о них сказать? Чудо? Нет, потому что именно на «вундеркиндство» тут нет и намека. Дети так естественны, что им, в конце концов, перестаешь удивляться. Чудо совершил тот, кто заставил их забыть о существовании объектива.
Разумеется, без «классовой борьбы» не обходится. Она даже так остра, что едва ли фильму суждено во многих европейских странах увидеть свет.
Враждуют взрослые, враждует и детвора. Забастовки, шествия, митинги, поднятые кулаки, драки, споры — на все это режиссер не поскупился. Мальчики с гитлеровской повязкой на рукаве дерут за волосы других, читающих Маркса. Маленький герой фильма гибнет от шальной пули, и когда его, мертвого, вносят на руках, у многих в зале сжалось, вероятно, сердце. Но рассудок напоминает, что та же драма могла бы произойти и при коммунизме. Классовая агитация, как всегда, одностороння и наполовину лжива. Не в ней, конечно, сила и прелесть такой картины, как «Дырявые башмаки». Сила и прелесть — в неподражаемой простоте, в глубокой поэзии живописного замысла, в правдивости положения и диалога, в трагическом и вместе с тем чуть-чуть сказочном колорите. Немногого недостает, чтобы вправе мы были произнести слово «шедевр».
Адамович Г. Дырявые башмаки // Последние новости (Париж). 1936. 15 мая (№ 5531). Цит по: Георгий Адамович – кинокритик. Из творческого наследия // Киноведческие записки. 2000. № 48.