После моей работы в Ленинграде, на студии «Белгоскино», я снова вернулся в Москву и был приглашен в «Межрабпомфильм» для постановки «Саламандры». Егоров согласился быть художником фильма. Радость моя была велика. ‹…›
Егоров всегда рисовал свои эскизы в цвете, хотя фильм был черно-белый. Егоров объяснял мне, что цветными он делает их для того, чтобы оператор поразмыслил над тональными сочетаниями и над полутонами. Имел он в виду Форестье, специально подзадоривал его. Начинались нескончаемые споры. Форестье обижался и на своем ломаном русском языке, который «починить» он так и не собирался, обвинял Егорова в узурпаторстве, в непонимании роли истинного воплотителя зрительного образа на экране — оператора. Владимир Евгеньевич, постукивая палкой и стоя вполоборота к Форестье, подмигивал мне.
Форестье кричал: «Ведь в ваших декорациях снимать невозможно! Я бы хотел видеть еще одного оператора, который согласился бы выделывать такие фокусы! Ваши точки — это точки пыток, товарищ Егоров! Посмотрите, пожалуйста: то я добавляю щиток, то я растягиваю бархат, то я ставлю дверь! Оператору невозможно лежать на прокрустовом ложе... у меня ноги длиннее ваших мыслей!..»
Форестье теребил свой синий берет, который он, по-моему, никогда не снимал.
Егоров искренне радовался и даже потирал руки.
Рошаль Г. Кинолента жизни. М.: Искусство, 1974.