Небогатый казачий офицер, человек исключительно честный, порядочный и принципиальный, Ханжонков, не имея больших средств, ухитрился ценой невероятных усилий расширить свое производство. Русская кинематография многим обязана ему.
Все предприятия Ханжонкова за исключением летней площадки находились в доме так называемого Славянского подворья на Тверской улице ‹…› № 24. На втором этаже помещались контора и кабинет Ханжонкова; на первом — бухгалтерия, маленький просмотровый зал и небольшой (шестьдесят квадратных метров) стеклянный павильон, оборудованный тремя юпитерами; в подвале ютились кинолаборатория и небольшая механическая мастерская.
Так как крохотная площадь павильона не могла обеспечить нормальных условий для съемки, то полученные негативы, конечно, не отличались высоким качеством.
В лаборатории работало несколько юношей, обученных моим предшественником Сиверсеном и справлявшихся с работой довольно успешно.
Негативы и позитивы проявляли и сушили на деревянных рамках (тогда еще не было барабана для сушки пленки). Оборудование состояло из двух копировальных аппаратов системы «Патэ» и одного аппарата типа «Гомон», реконструированного Сиверсеном. Как я уже об этом сказал выше, аппарат давал Ханжонкову большое преимущество перед конкурентами при экстренном выпуске картины или хроники, так как его производительность в восемь раз превышала производительность других копировальных аппаратов, употреблявшихся в России.
Съемочная аппаратура состояла из двух старых камер «Урбан», одна из которых была приспособлена специально для съемки надписей.
Ввиду небольшого капитала, вложенного Ханжонковым в кинопроизводство, соблюдался строгий режим экономии. Во время съемки очень редко делались дубли; негатив просматривался на экране; печатались только нужные куски. ‹…›
В первые месяцы моей работы у Ханжонкова я занимался исключительно лабораторией и проектом постройки нового павильона. Но однажды Ханжонков вызвал меня в дирекцию и послал в сопровождении Е. Мартынова в Калугу, где 6 января я должен был снять крещенское купанье в проруби. В Москве я не понял, какой обычай меня посылают снимать, и почему-то представлял себе нечто вроде карнавала. Но когда мы приехали на берег Оки, я буквально обалдел. На льду, около большой проруби, стояли две скамейки. На них сидели 12–15 мужчин и раздевались догола. Какой-то смельчак уже барахтался в ледяной воде. Я так был поражен, что долго не мог понять, не во сне ли я вижу все это. Ведь было 25 градусов мороза, и я, одетый в шубу и валенки, чертовски замерз. Конечно, я установил аппарат, снял эту сцену, но долго не мог прийти в себя. Мне казалось, что эти люди сошли с ума. Снова я вспомнил парижские рассказы о России, русских морозах и русских людях. ‹…›
Весной 1911 года я снимал на натуре почти одновременно два фильма. Одним из них был «Последний нынешний денечек» — экранизация известной народной песни, вторым — «Светит, да не греет» по Островскому. Обе картины ставил режиссер Чардынин. «Светит, да не греет» мы сняли в рекордно короткий срок — в три дня. Все эпизоды снимались на террасе и в саду дачи в Крылатском и на берегу Москвы-реки.
Примерно в те же месяцы мне пришлось доснять несколько батальных сцен для неоконченного фильма «Ермак Тимофеевич — покоритель Сибири». Съемки происходили в Серебряном бору, в массовках участвовали войска, расположенные в летних лагерях. Съемкой руководил В. Гончаров, вернувшийся к Ханжонкову после очередных гастролей у Патэ и Гомона.
Ввиду явно недостаточного количества соответствующих XVI веку костюмов переодевали только тех солдат, которые по мизансцене находились на первом и среднем плане. Остальные солдаты снимались в своем повседневном обмундировании и вооружении. Но больше всего поразила меня установленная на среднем плане батарея 75-миллиметровых пушек самого последнего образца. Пушки эти беспрерывно стреляли, выпуская огромное количество черного дыма, закрывавшего почти весь задний план и, к счастью, мешавшего рассмотреть костюмы и вооружение солдат.
Когда я деликатно намекнул постановщику: «Мсье Гончаров, у Ермака не могло быть современных скорострельных пушек!», он мне ответил: «Пустяки, дорогой мой Форестье, никто не разберет. Самое важное, чтобы стреляли безостановочно». ‹…›
Осенью 1911 гола я снимал также первую русскую психологическую драму «Крейцерова соната», заказанную фирме Ханжонкова владельцем прокатной конторы «Глобус» Л. Б. Гехтманом.
Все декорации для «Крейцеровой сонаты» снимались в том же недостроенном павильоне в Крылатском и, конечно, при дневном свете. Ставил картину П. И. Чардынин. Вся подготовка к съемке заключалась в том, что художник Б. Михин построил довольно приличные декорации с настоящими окнами и дверьми и хорошо обставил их привезенными из Москвы мебелью, роялем и коврами. Эта обстановка выгодно отличалась от прежних декораций, нарисованных на холсте, н настроение становилось лучше, верилось в успех картины.
В «Крейцеровой сонате» впервые выступил в главной роли (скрипач) И. И. Мозжухин.
Артистка театра Корш Л. П. Варягина играла главную женскую роль. На роль мужа героини был приглашен один из актеров театра Незлобина. В первый съемочный день мы прождали его часа два и, убедившись, что дальнейшее ожидание бесполезно, решили своими силами выйти из положения. Исполнять роль взялся Чардынин. Через полчаса он был уже загримирован и в том же костюме, в котором приехал на фабрику, начал сниматься. Чардынин и довел эту роль до конца.
В это время за границей Гомон и другие кинопредприниматели производили усиленные опыты по изобретению звукового кино. Несколько небольших «говорящих» картин были показаны в Москве. Некоторые актеры, в первую очередь Чардынин, не преминули откликнуться на заграничную новинку и быстро «изобрели» свое говорящее кино, которое они назвали кинодекламацией.
Мне пришлось снять несколько таких «кинодекламаций». Первым был 120-метровый фильм «Хирургия» но Чехову, заказанный Чардыниным и в его исполнении. Вторым — большая сцена из «Бориса Годунова» в исполнении трех актеров. Обе картины снимались обычным способом в соответствующей декорации и костюмах; новым было лишь то, что актеры во время съемки громко произносили полный текст диалогов.
Съемка отрывка из «Бориса Годунова» осложнялась одним обстоятельством: вся сцена должна была быть снята одним 320-метровым планом, а в кассете съемочного аппарата помещалось только 120 метров негативной пленки. Приходилось, когда пленка подходила к концу, кричать актерам: «Стоп!». Согласно уговору они должны были замереть на месте, пока я перезаряжаю аппарат. По команде «начали» они продолжали играть до конца новой кассеты, потом снова останавливались и стояли неподвижно, и так далее до конца съемки. ‹…›
При демонстрации «кннодекламаций» исполнители, стоя по бокам или сзади экрана, смотрели на изображение и произносили текст, стараясь говорить «синхронно». Получалось нечто напоминающее современную тонировку, с той лишь разницей, что актеры говорили не в микрофон, а непосредственно в зрительный зал. Так как кинодекламаторы разъезжали по городам с одной и той же картиной, они довольно быстро добивались сравнительной синхронности изображения с декламацией. Вследствие этого «звуковые» картины одно время пользовались некоторым успехом, особенно в провинции. ‹…›
Видя успех только что выпущенной Ханжонковым в прокат картины «Италофильма» «Кабирия», владелец новой фирмы, — «Кинотворчество», — Портнов решил заняться постановками грандиозных исторических фильмов.
Для первой постановки был выбран сюжет из жизни византийского императора Юлиана по роману Д. Мережковского «Юлиан Отступник» (1916). Ставил картину режиссер В. Касьянов.
Так как я тогда уже не работал у Ханжонкова, Касьянов пригласил меня для съемки этой картины. Главные роли исполняли впервые выступавший на экране артист московского Свободного театра И. Певцов и балерины Большого театра М. Фроман и Е. Девильер. Натура снималась в окрестностях Феодосии. Батальные сцены — под Серпуховым, в открытом поле, чаще всего на фоне неба. Хотя природа Серпухова очень мало напоминала северо-восточную Африку и Ливию, где происходило действие, все сошло благополучно.
После окончания натурных съемок мы возвратились в Москву для съемки многочисленных декораций. Предполагалось заарендовать на время какой-нибудь свободный павильон, но оказалось, что все павильоны были заняты другими фирмами, лихорадочно снимавшими свои картины. Пришлось довольствоваться просторным двором и внутренним помещением пивной на Нижней Масловке. При таких условиях, конечно, не могло быть и речи о грандиозных декорациях. Взяв напрокат несколько юпитеров, построив небольшие декорации и уголки, мы быстро закончили съемки.
Хотя фильм «Юлиан Отступник» и прошел на экране с известным успехом, но он был всего лишь слабой попыткой подражания грандиозным итальянским постановкам типа «Кабирии», «Падения Трои», «Гибели Помпеи», «Камо грядеши» и других. На этой попытке деятельность «Кинотворчества» закончилась, и фирма закрылась. ‹…›
В конце 1915 года один из компаньонов Дранкова стал уговаривать меня снять для их фирмы картину «Тот, кто получает пощечины» по пьесе Л. Андреева, шедшей в то время с огромным успехом. Я дал согласие и вскоре приступил к съемкам, которыми руководил режиссер А. Иванов-Гай.
Главную роль играл И. Н. Певцов. Роль Консуэллы исполняла артистка Свободного театра Сперанская, укротительницы — Н. В. Дурова. Этот фильм мы сняли в полтора месяца на Башиловке. Несмотря на трудности (большинство декораций изображало арену цирка), фильм получился вполне приличным и прошел на экране со значительным успехом. ‹…›
Форестье Л. «Великий немой». Воспоминания кинооператора. М.: Госкиноиздат, 1945.