От каждого поколения в кино остается какая-то магистральная идея, реже — несколько; чаще они формулируются позже, постфактум. Что общего у кинематографистов 10-х годов — тех, кому сегодня 25–35? ‹…›

В фильмах молодых режиссеров идея спасения всегда соседствует — и является следствием — ожидания апокалипсиса, катастрофы, расплаты за грехи. Спасение надо понимать, конечно, не в религиозном смысле, а в метафизическом, социальном. Речь идет о спасении личности, подчас даже об элементарном ее выживании.

Существенное отличие этики 10-х от традиционной советско-российской этики (с ее попытками дать универсальный ответ на вызовы времени, найти универсальный рецепт спасения) — отказ от спасения всех ради спасения одного. Выборочное спасение — фундаментальная идея поколения 10-х. Если нельзя спасти человечество — да даже тех, кто рядом, спасемся хотя бы сами. Валерия Гай Германика, Иван И. Твердовский, Юрий Быков и Наталья Мещанинова, не сговариваясь, демонстрируют нынешнее общество в качестве обреченного, безнадежного фона. Его многочисленные представители уже на раннем этапе испорчены — до такой степени, что спасать их нет смысла. У режиссера не хватает моральных сил на спасение всех — он честно предупреждает об этом. Вот воплощенная жестокость в «Классе коррекции» — герой Никиты Кукушкина, актера «Гоголь-центра». После очередной гнусности он ставит символическую точку — сплевывает неповторимо мерзким образом. Каждый такой плевок констатирует: личность сформирована. Завершена. Сложилась. Тут ничего не исправить.

Детям 1980-х (а это и есть наши режиссеры) приходится все время припоминать опыт свободы, самостояния. Неукоренившийся, не до конца осознанный, скорее инстинктивный — но все-таки опыт свободы каким-то образом осел в них, хотя и не пустил корни. Этот опыт «недосвободы» постоянно напоминает о себе, находит отражение в различных перверсиях. В виде цинизма и принятия всего как оно есть, в готовности примириться с действительностью с помощью классических образов — попытавшись создать «нового Идиота» (героиня Твердовского) или новую «Маленькую Веру» (у Мещаниновой). ‹…› Авторам не нужны психологизм и достоверность в изображении зла. ‹…›

Драматическая наивность, обнажение приема — то, что способно оттолкнуть знатоков кино, — отчасти преднамеренны. Это и есть новая форма работы со злом. Собственно, интересен в этих фильмах именно сознательный отказ от драматизации и демонизации зла. Тут — именно банальность, повседневность зла, но никто по этому поводу «не парится». Излишняя реалистичность работает на сакрализацию зла (не случайны в сегодняшних фильмах элементы сюрреализма, абсурдизма в его изображении). Как не случаен и отказ от «художественности».

Это можно считать концептуальным ответом поколения.
Вообще «художественность» понимается поколением 10-х как попытка избежать прямого ответа, как компромисс с цензурой, самообман, бегство от ответственности. В этом предпочтении «правды» «искусству» — способ миросозерцания нового поколения, в отличие от «великой иллюзии» советского кино 1960–1970-х годов.
Намеренная «антихудожественность» делает многие сегодняшние фильмы несколько примитивными, прямолинейными, но это же и освобождает от недомолвок. Авторы часто идут напролом, наперекор логике к своей единственной цели: спасти героя.

Еще одна важная черта поколения — вера в иррациональность спасения. Спасти может только чудо. Но какое! Чудо парадоксально: оно теперь приходит «черненьким», просто-таки безобразным. У Германики — чудо открытия таланта; у Твердовского — чудо выздоровления. Катастрофичность сознания и вера в иррациональное соединяются в сознании молодых режиссеров причудливым образом.

Все они придавлены историческим опытом алармизма, всеядности, релятивизма. Все пытаются выстроить новую этику, мораль, опираясь только на собственное чутье. Эта почва крайне ненадежна; они желают верить — и одновременно не верят — прежде всего в человеческую природу. Они допускают индивидуальное сопротивление (спасти одного!) — но не верят в коллективное человеческое усилие. Вот почему, я думаю, они аполитичны — в этом русском смысле, когда отказ от политики есть на самом деле скрытый страх перед ней.

Кинематографическое поколение 10-х годов живет в пространстве мифа в большей степени, чем предыдущие. Поэтому нет смысла говорить о каких-то «твердых убеждениях», «принципах», «ценностях»: природа их отсутствия не в ущербности, она в том, что наши новые авторы существуют в принципиально ином, доценностном состоянии. Подсознательно они пытаются начать историю заново, с чистого листа. Что, впрочем, характерно для любого поколения.

Архангельский А. Спасение рядового // Искусство кино. 2014. № 9.