По дороге безостановочно шли тяжелые грузовики — с прицелами и без прицепов, груженные кирпичом, досками, цементом, какими-то трубами и железными листами...

Разрезая лес надвое, дорога вливалась в небольшой поселок из домов городского типа, в четыре-пять этажей, и уходила дальше, туда, где высились корпуса Новодубниковского комбината.

И комбинат, и поселок продолжали строиться — описывали круги в неподвижном воздухе' напруженные ковши экскаваторов; новехонькие свежевыкрашенные дома стояли как-то необжито на голой перекопанной земле; лишь кое-где по обочинам тротуаров виднелись молоденькие деревца; жилые дома перемежались целыми вереницами недостроенных зданий.

...Оставив в стороне комбинат и дорогу с беспрестанно мчащимися машинами, миновав новый «Гастроном», универмаг и почту, мы очутились на краю поселка. Бульварчик, образованный рядами трогательно торчащих прутиков-деревцев,. кончался у входа в широкий, пустынный сейчас двор.

— ...Сегодня утром отец улетел в Москву. Мама куда-то ушла, а я сижу один и думаю, и думаю, и все о тебе...

Привлеченные голосом, мы вошли во двор, приблизились к распахнутому окну.

— ...Не знаю, как ты, а я просто схожу с ума... Говорить об этом мы почему-то не можем... А молчать я и вовсе не могу; когда пишешь, все-таки легче... Утром проснешься — хочется петь, орать на весь дом! В школу и то радостно стало ходить, потому что в классе — ты, моя любимая...

Молодая женщина лет двадцати семи, перестав читать письмо, проговорила вполголоса: - Ничего не понимаю...

И, недоумевая, огляделась.

В просторной, очень светлой комнате, обставленной так, как обычно обставляется кабинет директора средней школы, были, кроме нее, еще две женщины: сухощавая, лет сорока, и старуха с гладко зачесанными на пробор седыми волосами — она сидела за столом.

— Почему я должна читать это вслух? — продолжала с недоумением молодая учительница и протянула листок сухощавой.— Что это за письмо, Марья Павловна? Кому оно?

— Но Людмила Николаевна, дорогая...— ответила Марья Павловна, - ведь вы, а не я классный руководитель десятого «А». — Она повернулась к седоволосой женщине. — Вчера на моем уроке Кабалкина подняла с полу это письмо... Ну я, естественно, отобрала. Когда я прочла, у меня буквально потемнело в глазах. Вы послушайте, Анастасия Григорьевна, что там дальше...— Она взяла письмо, приблизила его к глазам, прочла вслух: — «...Теперь, когда я почувствовал, что значит любить по-настоящему, я многое понял...»

Остановившись, она выжидающе оглядела присутствующих.

— Ужасно!..— вырвалось у Людмилы Николаевны.

— Вот видите! — назидательно проговорила Марья Павловна и положила письмо на стол перед директором.

Молодая учительница объяснила:

— Ужасно не письмо... Ужасно то, что мы его здесь читаем.

— Ах, вот оно что? Это, конечно, очень благородно. А вы знаете, что может скрываться за подобной перепиской?

Директор заметила:

— Ну, Марья Павловна... Зачем так уж сразу предполагать худшее?

Зазвонил телефон, и Анастасия Григорьевна, собиравшаяся еще что-то сказать, потянулась к трубке.

— Да... Да, это я... — Свободной рукой, в которой была зажата ручка с пером, она водила по письму, машинально поставила после слов «моя любимая» жирный восклицательный знак. — Здравствуйте, товарищ Торопов...

Раздался звонок на урок.

— Простите, — сказала в трубку директор и обернулась к учительницам. — Ну, мы к этому еще вернемся...

<…>

Когда класс опустел, Марья Павловна достала из портфеля лакомый листок.

— Скажи, Рита... Вот ты подняла это письмо. Тебе известно, чье оно?

— Какое письмо? — часто заморгала Рита.—Это не мое... Я просто сидела и вижу — лежит на полу... Я даже и почитать не успела...

— Прочти! — протянула ей листок Марья Павловна.

Кабалкина взяла его осторожно, и, пока девушка читала, учительница не сводила с нее внимательных глаз.

Кончив читать, Рита удивленно уставилась на учительницу.

— Ты не знаешь, чей это почерк?

Потрясенная Рита ответила вполголоса:

— Не знаю, Марья Павловна...

— Видишь ли, девочка,— сказала Марья Павловна доверительно,— ты комсомолка и, надеюсь, понимаешь, насколько все это серьезно. Как по-твоему, у кого в классе могут быть такие отношения?

Облизнув пересохшие губы, Рита проговорила:

— Ну, у нас дружат некоторые... А так вот...— Она пожала плечами.

Учительница задумалась.

— Чье же это все-таки письмо? Может быть, ты поговоришь с девочками? Конечно, нет необходимости, чтоб об этом знал весь класс...

Кабалкина разгладила на ладони листок.

— А если скажут, чье — отдать?

— Разумеется... — Марья Павловна помедлила секунду. — Но сначала скажешь мне... <…>

Дверь снова распахнулась, и вбежала Кабалкина.

— Смирнова, отметь! — крикнула она Наташе.

— А... Кабалкина... - доставила очередной крестик Наташа.

Кабалкина сделала несколько шагов и застыла, беспокойно оглядываясь по сторонам. Глаза ее возбужденно блестели.

- Лариска... тихо позвала она беленькую девушку и что-то зашептала ей что-то на ухо.

- Братцы, сила!— сообщил у доски радостным голосом Сергей.— у нас сто двадцать три и четыре десятых процента!

- У кого это у нас?.. — поинтересовался стоявший рядом Женька.

- У механического...

Молодой рабочий ухмыльнулся.

- А что? — ничуть не смутился Сергей, — хоть четыре процента наши тут есть? Ну хоть три...

Уходя, Женька ткнул пальцем в цифру:

— Вот ноль целых четыре десятых — ваши!

А за их спинами в это время Кабалкина шепталась с подругами; те удивленно пожимали плечами; подняв голову, Рита позвала:

— Ксеня!

Ксеня вместе с группой ребят слушала человека в халате. Держа в руках деталь, он что-то оживленно объяснял школьникам.

Приблизившись, Кабалкина еще раз позвала:

— Ксеня!

Но та отмахнулась:

— Подожди, Ритка...

Ритины глазки снова суетливо обегали всех, мысленно прикидывая, кому все-таки могло принадлежать странное письмо... Дернув Надю за рукав, Кабалкина отвела ее в угол, снова достала листок.

Надины глаза становились все более и более круглыми.

— Это что? — вырос над ними Петька.

Кабалкина сразу же спрятала письмо:

— Не твое дело! Отойди!..

И сама перешла вместе с Надей на другое место. Заинтересовавшийся Петька последовал за ними. Улучив подходящий момент, изловчился, протянул поверх Ритиной головы свою длинную лапу.

— Петька! - взвизгнула Кабалкина.

Но было уже поздно: отскочив в сторону, он начал читать громко:

— «...не знаю, как ты, а я просто схожу с ума...» Оборвав чтение, осведомился: — Это откуда? Сочинение, что ли?

— Какое сочинение! Это письмо, отдай!..—требовала с отчаянием Кабалкина.— Отдай сейчас же!..

— Братцы! — взревел Петька.— Кабалкина получила любовное письмо!

Головы повернулись к ним.

Увертываясь от Кабалкиной, которая, суетливо подпрыгивая, тщетно пыталась дотянуться до письма, Петька читал декламируя:

— «...утром проснешься, хочется петь, орать на весь дом... Теперь, когда я почувствовал, что значит любить...»

Побледневшая Ксеня метнулась к своему портфельчику. Испуганно, лихорадочно шарила она в нем, отыскивая что-то потом взглянула с ужасом на Бориса — он стоял неподалеку и непонимающе смотрел на нее.

— Братцы! Это же от Олега Стриженова!.. — орал, размахивая письмом, Петька.— Послушайте: «...Теперь, когда я почувствовал, что значит любить по-настоящему, я многое понял...» Братцы, наконец он понял Кабалкину!

Вцепившись в него, Кабалкина кричала:

— Это не мое письмо! Отдай!

Отбиваясь, Петька крикнул:

— Сергей, лови!

Но Сергей так и не успел начать читать: к нему подбежала Кабалкина. Увернувшись от девушки, он снова перебросил листок Петьке.

Перекрывая все более усиливавшийся шум и смех, разгоряченный Петька выкрикивал, отчеканивая каждое слово:

— «...Я не могу без тебя, и все! Моя любимая! Моя любимая... Кабалкина!»

— Кто украл письмо?! — крикнула Ксеня, подбегая к Петьке.— Верни! Сейчас же!

— Ксенечка! — удивился тот.— Так это ты «любимая»?! Э-э... братцы! Это дело другое! Тут и я не прочь! — и полез к ней обниматься.

Растолкав всех, Борис прорвался к Петьке:

— Отдай письмо!

— Да ты что, очумел?..

Борис схватил его за руку, в которой был зажат листок.

Петька высвободил руку.

— Иди к черту! — обозлился он и оттолкнул Бориса.

И тогда разъяренный Борис снова бросился на товарища, силой отшвырнул его.

Отлетев, Петька наступил на ногу Кабалкиной.

Она пронзительно взвизгнула и запрыгала на одной ноге, а Петька, падая, врезался головой в большой жестяный бак с водой. Тот с грохотом свалился; растеклась вода, образовав на полу большую лужу...

Петька вскочил:

— Ты что?.. Сдурел?!..

И бросился на Бориса. Ребята кинулись их разнимать. Началась свалка.

Подбежал пожилой человек, с виду мастер.

— А ну, прекратить немедленно!

Ребята притихли.

— Вы где находитесь?! — он поднял с полу измятое письмо. — Это что вам, школьный двор?

Привлеченный шумом, подошел начальник цеха.

Мастер пояснил:

— Вот драку затеяли, Сергей Сергеевич... Из-за девчонки... — Указав глазами на Ксеню, он оглядел притихших школьников.— Сами если себя не уважаете, так хоть место уважайте, где рабочий человек трудится! — Он протянул листок.— Чем занимаются...

Взяв листок, начальник цеха машинально развернул его.

— А это что?

— Да вот не знаю... Письмо они тут какое-то читали...

Начальник цеха читать не стал, сунул листок в карман и повернул голову к Петьке.

— Как твоя фамилия?

Отвернувшись, Петька молчал.

Тогда мастер спросил у Бориса грубо.

— Как фамилия?

Борис ответил безразлично:

— Рамзин.

Взгляды мастера и начальника цеха встретились.

Мастер спросил с любопытством:

— Павла Афанасьевича сын?

— Это не важно...

Начальник цеха не без интереса оглядел Бориса.

— Хорош гусь... — И обратился к мастеру: — Надо сейчас же сообщить в школу.

Тот кивнул, спросил у Ксени:

— А ты чья такая?..

Ксеня подняла тревожные глаза на Бориса, губы ее дрожали. Потом вдруг повернулась и бросилась из раздевалки.

В дверях она столкнулась с инженером.

— Ты куда?

Девушка не ответила и выбежала во двор.

Начальник цеха спросил:

— Это ваши, товарищ Торопов?

Вошедший оглядел встревоженные лица ребят.

— Мои. А в чем дело?

— Полюбуйтесь! — предложил начальник цеха, и, уходя, сказал так, чтобы всем было слышно: Между прочим, уже четыре часа...

Рабочие начали быстро расходиться.

Торопов перешагнул через лужу.

— Что тут произошло?

Надя ответила:

— Да ничего особенного, Вадим Петрович... Кабалкина письмо принесла.

Перепуганная Рита прервала.

— Это не мое письмо... Мне его Марья Павловна дала... Она велела выяснить, чье...

— Кто это Марья Павловна?

— Учительница.

— Да объясните наконец толком, что за письмо. Чье оно?

Борис сказал:

— Мое.

Ольшанский И., Руднева Н., Райзман Ю. А если это любовь // Ольшанский И. Киносценарии. М.: Искусство, 1964.