‹…› Исходную конфигурацию «Доживем до понедельника» вытащили из Прекрасного Советского Кино и, разместив ее в живой жизни, сняли заново — документальной камерой, с черновым звуком, со всей шелухой житейских подробностей и околичностей домашнего, школьного и городского быта, которые обычно не попадают в сценарий и на пленку.

В самом деле, перед нами все та же диспозиция: Либерал, Консерватор и — Белая ворона как горячая точка их конфликта.

«Белая ворона», девятиклассник Игорь Кольцов, своевольничает вполне умеренно, но загнанный в угол, откровенно дерзит. Либерал (директор школы Свешников — Олег Борисов), как и положено, проповедует либеральные идеи — «Я хочу научить их уважать чужое мнение и защищать свое». Консерватор (завуч Валентина Федоровна — Ия Саввина), само собой, ему оппонирует — «У нас сплошной либерализм с некоторых пор. Кругом гении, спросить не с кого. Товарищи! Это же школа!».

Валентина Федоровна помолодела по сравнению со своей предшественницей, у нее все та же манера одеваться (костюмчик, лодочки), все тот же стиль в отношениях с оппонентом — покровительственные нотки во вразумлениях и увещеваниях, подспудно — все та же безответная, невзаимная, несчастная любовь.

Отношения Наставника-Либерала с Белой Вороной повторяет ту же линию «двойничества», «зеркального отражения»: «Я не знаю, гений он или нет, — ответствует Свешников напору Валентины, — может, просто способный парень. Но я не хочу, чтобы его терзали». По тому, как еле заметно играют желваки на его лице, и как всего лишь на четверть тона повышается голос, мы понимаем отчетливо, что в «способном парне» он видит самого себя, и про то, как «терзают» таких «гениев или нет» знает не понаслышке.

Схема, как мы видим, до забавного узнаваема. Наполнение этой схемы принципиально другое.

У актера [Борисова] в «Дневнике...» почти нет крупных планов. Нет монологов — ни одного. Нет поступков, драматического действия, проблемы выбора, трудных решений. Какими средствами Олегу Борисову удается сыграть то, что без слов сыграть, кажется, невозможно? Человека, который уже отказал себе в праве на драму. Человека, который живет той жизнью, какая есть, в том времени, какое отпущено — потому что другого (ни жизни, ни времени) уже не будет. Человека, который уже не предъявляет счетов ни к жизни, ни к времени, ни к людям — дай Бог оплатить свои. Он не ощущает себя героем, он выполняет свои обязанности. Это тихое стояние интеллигента перед лицом лживой эпохи.

Да, но обязанности свои он хочет выполнять хорошо!

«Нет такого слова „блат“ в русском языке, — говорит ученикам Свешников, — я не знаю такого слова». Они уже не маленькие, и хорошо знают, что без «блата», которого нет в русском языке, ни в театр пойти, ни в гостиницу попасть, ни сапоги купить, ни билетов достать на поезд или самолет... Они уже многое знают про жизнь, которая со стороны только может показаться научной фантастикой, а на самом деле всецело подчинена закону двойного стандарта... Кто для них человек, отрицающий очевидное? Дурак? Сумасшедший? Пустозвон?

Кто он для свирепого папаши толстощекого малыша, который не только не испугается директорского гнева («Вы его били? Били? Как вы смеете бить ребенка?»), но и двинет ему как следует, если тот не угомонится. Не про то речь, что потерян престиж профессии — речь про то, что ты ничем не можешь помочь этому карапузу, разевающему рот как рыба на берегу, чтобы не заплакать. Что толку ему на тебя оглядываться? Для его отца ты никто, неудачник, пустое место...

Но никто не поверит. Ни ему, щедро дарующему ученикам не только обязанности, но и права — в том числе право на самоопределение. Ни ретрограду Валентине Федоровне, с ее теорией обязаловки и уравниловки.

На самом деле, их конфликт уже не имеет отношения ни к чему, кроме как к их собственной жизни — безнадежно отставшие от реальности, они равно беспомощны перед ней и равно бесправны.

«И на это ты ухлопал свою жизнь?» — спрашивает его сын.

В вопросе нет хамства и нет надрыва, одно только доброжелательное сострадание.

«А на что, по-твоему, — отвечает Свешников, — я должен был ее ухлопать?» ‹…›

Аркус Л. Приключения белой вороны: Эволюция «школьного фильма» в советском кино // Сеанс. 2010. № 41–42.