Стало трудно писать об актерах. Типографские клише, как тополиный пух в разгар июня, вызывают аллергию, что-то вроде удушья. «Есть у Нины Руслановой это завидное умение — быть на экране живой, достоверной в каждом слове, взгляде, движении. Оттого и вспоминаешь ее героинь, будто хороших и давних знакомых». Ну как продраться сквозь частокол привычных фраз к единственной и неповторимой жизненной судьбе, к сокровенному смыслу актерского призвания? Кто призвал? Чье провидение сработало, чтобы простому, как вы да я, существу стать демиургом человеческого образа, «зерцалом времени», протагонистом идеи, пока еще немой, готовой самовоспламениться от мучительной невысказанности?!.. Такие дела, друг Аркадий. Кстати сказать, «это завидное умение» сослужило актрисе дурную службу: как мухи на мед, набросились на нее любители экранной поживы. Далеко не все роли в творческом реестре Руслановой достойны ее таланта. Наверное, она сама понимает это. Зато о других ее работах можно сказать словами героини данного очерка: «Это не „снимается кино“, а жизнь, правда».
Вряд ли они могли быть знакомы — знаменитая певица и девочка победного года рождения, потерявшая отца и мать, нареченная детдомовцами «за громкий голос» Руслановой, окончившая ремесленное училище, работавшая штукатуром, осмелившаяся пойти в артистки. Но, как хотите, родственная связь между ними существует.
И дело здесь не в том, что при всем своем портретном несходстве они даже чисто внешне являют абсолютно узнаваемый тип русской женщины — простой обличьем, да непростой натурой своею. Дело в генеалогическом, «единофамильном» причастии их к вековечной истории нации. Не в пестуемых и эстрадно выставляемых напоказ исконности и посконности, — нет. А в редкостном, счастливом и, увы, мучительном таланте передать людям правду народного самосознания, реалистическую глубь и ширь народных характеров, лишенных олеографического елея.
Так, на звуковом фоне переполненных энтузиазмом произведений И. Дунаевского, дерзко звучали обыкновенные, подчас пронзительно невеселые песенные истории Лидии Андреевны о жизни своих «сродственниц», способных и по морозу, босиком — к милому, и в шальную морскую волну — с изменщиком коварным... Как ждали их на фронте — эти наизусть знакомые жизненные истории!
Так, сквозь звуковую мишуру телешоу, пробивался голос Высоцкого, певшего и о солдатах, толкавших Землю «от себя», и о доведенных до готовности «хлебать бензин» сотоварищах несчастных современных Зин... Как выпрашивали их друг у друга в дни «благоденствия» — эти протертые до дыр магнитофонные -самозаписи!
Что такого сделала на экране Нина Русланова? Почему — пусть не покажется это кому-то преждевременным хочется поставить ее в заслуженный ряд настоящих художников? Обратимся к ролям актрисы.
...Две девчонки бежали из деревни — там совсем не осталось парней — устраивать свою жизнь. Одна, половчее, удачно пристроилась в городе. Другая, попростодушнее, застряла мойщицей посуды в закусочной на большом далеком тракте и ненароком влюбилась в набегавшего сюда бородатого геолога, ответившего ей привязанностью. Когда геолог уехал, она разузнала его городской адрес и пришла к его дому. Ее приняли за домработницу — как раз разыскивали через знакомых. Так зажили под одной крышей две женщины, любящие одного и того же мужчину, — Валентина Ивановна и Надя.
Молчаливая, застенчивая, наблюдательная Надя ладила с хозяйкой, исправно выполняла работу по дому и ждала Максима (одна из первых киноролей В. Высоцкого). Но когда узнала о его возвращении, уехала к себе в деревню. Ушла, накрыв стол на двоих, оставив на тарелке семь на счастье! — апельсинов, прихватив с собой лишний, восьмой. (Написанная автором этих стром и, естественно, не напечатанная в 1967 году рецензия на «Короткие встречи» так и называлась — «Повесть о восьмом апельсине».)
Не сознание своей ненужности и чужеродности здесь, в городе, и полезности там, в деревне (впрочем, наверняка было и это у совестливой Нади!), руководствует ею в этот момент. Нужно представить себе эту деревню середины 60-х годов, где «деды такие старые, аж мохом поросли», чтобы оценить нравственный подвиг, который совершает эта широкоскулая, с прямо подрезанными русыми волосами простоватая девчонка, возвращаясь домой.
А она в этот момент спокойна, деловита и, кажется, впервые не угрюма, почти радостна. Она посмела поступить так, она прозрела высший смысл в самоотречении от собственного счастья.
И вся картина становится гимном этой девчонке. Никто — ни геолог, променявший работу в управлении на честное бродяжничество и вещую гитару (а ведь Надя пришлась ему по сердцу, и кто знает, не была ли это единственная, спасительная его любовь!); ни интеллигентная служащая горисполкома, в сущности, одинокая, мужественная женщина с нелегким характером, — не узнает об этом поступке.
Такая милостыня, этот уже забытый, во всяком случае горожанами, русский обычай, — не сродни ли он духовному подвижничеству лучших, чаше всего безымянных сынов и дочерей Отечества, тех, на ком земля наша держалась и держится?
Видимо, была в Руслановой («Короткие встречи» словно сотканы из «выхваченных из жизни» сцен, эпизодов, лиц) природная, «документальная» правда, которая позволила ей, тогда еще студентке-вахтанговке, не прибегая к каким-либо «игровым» способам, одним своим присутствием в кадре, отнюдь не типажным, а внутренне наполненным, создать столь значительный образ, столь отличный от весьма распространенных в те годы городских и сельских симпатяшек-неунываек. Может быть, именно ее самоуглубленность, угрюмость, отчаянность впечатляли и запоминались? Однако — кому запоминались? Широкий зритель тогда фильма не увидел...
Зрители заговорили о Руслановой после выхода еще трех картин с ее участием. Первая из них (по массовости единовременного показа) — многосерийный телефильм «Тени исчезают в полдень», где актриса создала яркий образ Красной Марьи, заступницы народной, принявшей смерть от вражеских рук. Две другие работы Руслановой — «горьковские».
В экранном «Егоре Булычове», в свое время незаслуженно обойденном вниманием критики, она сыграла Глафиру, единственного, не считая Шурки, близкого ему человека. Столько было в этой женщине земного, здравого, чуждого судорожным попыткам ухватиться за уходящее, накопленное, что именно в этом, родном ему существе ощутил Булычов последнюю свою духовную опору. С мудрым, почти спокойным, «сестринским» милосердием помогает она Егору (одна из лучших ролей М. Ульянова) выстоять перед лицом смерти.
В «Супругах Орловых» Русланова сыграла битую-перебитую жену сапожника Гришки Орлова — Матрену, с превеликими трудами выволакивающую из трясины своего «родившегося с беспокойством в сердце» мужа, погрязшего в проклятущей тоске пьянства, скучищи, работищи. Когда пришла беда — эпидемия холеры, — очнулся он ото сна, понял смысл человеческой самоотверженности, узнал радость полезного труда. Но так и не смогла Мотря освободить Григория от давившей его «тесноты жизни». После его ухода стала она учительницей сапожного дела в ремесленной школе, взяла на воспитание двух сирот девочку и мальчика, жила честно, праведно. «Но она, — писал М, Горький, — кашляет сухим, подозрительным кашлем, на впалых щеках ее горит зловещий румянец, в серых глазах ее ютится много грусти».
Ютится много грусти и в глазах других героинь Нины Руслановой. Одна из них, может быть, самая щемяще-трогательная, — Наташа Адашова из фильма «Мой друг Иван Лапшин». Адашова — интеллигентка в первом поколении, это очевидно. Из каких народных глубин извлечена эта женщина с мятущимся характером? Что привело ее на сцену? Безвестная (если б не отец м сын Германы!) провинциальная актриса-неудачница, она ведь по-человечески талантлива и, наверное, рождена для больших ролей. И для великой любви, которую она сама же отвергает ради другого, уже занявшего ее сердце чувства. Чеховская ситуация: Ханин любит Лику, Наташа — Ханина, а Лапшин — Наташу. И ничего тут не поделаешь. «Я — чайка!»
Убийственные детали: чайник, взятый взаймы у хозяев комнаты, чулок, торчащий из сумочки, линяющий воротник пальто, накинутого на голое тело, суп, в котором плавает газетный лоскуток, подростковая шапочка с ушками, плохие дрожжи — неудавшиеся пирожки, авоська с капустой («Мне беленькую!») — убогость быта, полное к нему небрежение и высота, чистота духа. Как потрясающе «во времени» выписано это режиссером и обыграно, пережито актрисой, чутко уловившей своеобразие образной структуры ленты, воссоздавшей реалии 30-х, содравшей экранный флер с трагического, предвоенного пятилетия.
Это же редкое умение вписываться в изобразительно-пластический строй фильма продемонстрировала актриса и в снятой по рассказу И. Бабеля короткометражной картине «Элиа Исаакович и Маргарита Прокофьевна», где стилистика «ретро» определила манеру исполнения и где Русланову, особенно в первых сценах, в буквальном смысле слова трудно узнать. Это к вопросу о профессиональном мастерстве.
...Степанида Богатько из «Знака беды» — одна из последних по времени создания экранных работ Руслановой. И в этом образе актриса правдиво передает полную социального драматизма женскую судьбу. Фактически Степанида — ровесница Натальи Адашовой. Она неотделима от все тех же реалий 30-х годов, прошивающих сценами ретроспекций основное, уже военных дней, действие фильма. Но в отличие от Наташи, еще искренне верящей в скорую победу красных интербригад и старательно подсчитывающей, сколько бутылок «Абрау-Дюрсо» будет выпущено в 1942 году, Степанида уже знает, что происходит вот сейчас в ее стране, деревне, на ее дворе. Видит, как повели себя разные люди в условиях, испытывающих эту веру не на жизнь, а на смерть, и отдает себе отчет в мотивах их поведения.
С трагической силой передает Русланова момент горького прозрения своей героини, ее позднего раскаяния в невольной, вынужденной причастности к допущенным непоправимым историческим ошибкам и чужим грехам. И в безысходности всепонимания отдается спасительному для нее огню. Знак беды, если такие кровно преданные, как Степанида... Но и знак великой надежды: ведь идя на добровольную смерть (и снова никто, кроме нас, зрителей, никогда не узнает об этом поступке!), она гибнет, веруя в справедливость и правду.
Воплощая своих героинь, наделяя их лучшими чертами своего человеческого естества, Русланова не только воспевает духовную красоту русской женщины, широту, цельность, самоотверженность, а иногда и благородную жертвенность ее натуры. Актриса может — в соответствии с ролью — быть на экране суматошной, крикливой, усталой, грубой, даже злой. Она передает правду простонародного характера, а стоит занять очередь в магазине, чтобы немедленно, в который уж раз убедиться, что пасхальная сусальность «квасных» характеров осталась лишь в архивных подшивках «Нивы». Но почти у всех героинь Руслановой наступает момент просветления, раскаяния или полного пробуждения, перерождения души (один из ярких примеров тому — Люба из фильма «Познавая белый свет»). Вот только предисполкома Мария Игнатьевна из фильма «Остановился поезд» вряд ли когда-либо «просветлится». Но об этой маленькой, в сущности, эпизодической роли — разговор большой и отдельный.
...Ее много и охотно снимают — ив главных ролях и в эпизодах: «Завтра была война», «Зимняя вишня», «Забавы молодых». В телесериале «Хлеб — имя существительное» актриса выступает в роли Фроси-Вишенки. Этот образ — приволжской крестьянки, жены, матери, вдовы — проходит через весь фильм, который поставлен на «Ленфильме» по известному роману М. Алексеева.
Быть частицей времени, вместе с народом переживать драматические моменты непростой истории Родины, чутко реагировать на все происходящее вокруг и передавать свое знание жизни и человеческих характеров в ярких, западающих в душу образах — в этом и состоит смысл призвания самобытной, по-настоящему талантливой актрисы Нины Руслановой.
Закржевская Л. «Единофамилица» // Экран, 89. М.: Искусство, 1989. С. 166-170.