Несколько лет назад «Театральная жизнь» писала об успехе в дипломном спектакле четвертого курса Театрального училища имени Б. В. Щукина «Шторм» Нины Руслановой, учившейся тогда только на втором курсе. «В той самой роли, которую у Ю. А. Завадского играет Фаина Георгиевна Раневская», — говорили подруги.
В труппу Вахтанговского театра Нина вошла совсем недавно, а сколько уже заметных удач и в современных и в классических пьесах: в «Памяти сердца» незабвенного Александра Евдокимовича Корнейчука — юная, чуткая сердцем Наташа, в «Антонии и Клеопатре» — полная жизнелюбивой женской силы наперсница египетской царицы Хармиана. В статьях, посвященных спектаклю, критики не смогли обойти молчанием образ Хармианы. Не затерялась молодая актриса в богатстве красок монументального шекспировского спектакля. А после этого — совсем иная, исполненная девической чистоты, влюбленная в искусство Нина Прохорова в «Молодости театра».
В постановке «Конармии» Рубена Николаевича Симонова — этом революционно-романтическом завещании режиссера театру — Руслановой поручают сыграть агитатора политотдела Марию, которую играют и Юлия Борисова и Людмила Максакова. И Нина справляется с честью... В мольеровский спектакль «Мещанин во дворянстве» необходимо, так сказать, мгновенно ввести исполнительницу на роль служанки господина Журдена резвушки-хохотуньи Николь. И теперь уже стоит прийти на «Мещанина» дважды, чтобы увидеть, как две актрисы — Л. Максакова и Н. Русланова — пишут портрет Николь обе в полном соответствии с замыслом постановщика — В. Шлезингера и в то же время каждая своими красками. Как-то довелось Нине сыграть в параллель с Марианной Вертинской Зойку в спектакле «Здравствуй, Крымов». В упомянутой уже «Конармии» нужно было столь же «мгновенно», запомнив роль за одну ночь, сыграть бабу с ребенком в эпизоде «Соль»... И, наконец, азербайджанка Шаргия, страдающая, но отнюдь не «страдалица» напоказ, человек, исполненный глубокого достоинства и душевного благородства, борющийся за свою любовь, за свое счастье — в спектакле «Женщина за зеленой дверью» Р. Ибрагимбекова, поставленном к Фестивалю в честь 50-летия Союза Советских Социалистических Республик...
У вахтанговцев свое театральное училище — вуз имени Б. В. Щукина, возглавляемый таким мастером, как Борис Евгеньевич Захава. И, конечно, Нина Русланова — только одно из имен, одна из молодых... Но...
— Год рождения?..
— 1945-й...
Год победы, когда огнецветье салютов у всех, у каждого как бы по-особому окрасило память о той долгой-долгой четырехлетней военной и трудовой страде, взявшей столько крови, столько жизней...
— Родители?..
— Унесла война или беды, которые настигали людей тотчас после войны, как у многих. Я помню себя уже среди таких же, как я, в детском доме... в Харькове...
Украинская, беспощадно опаленная битвами земля... И тысячи, тысячи мальчишек и девчонок, с надеждой всматривающихся в лица взрослых: а вдруг... не отец ли... не мама ли... Тысячи — от западных границ, от Закарпатья до Волги, от Белого до Черного морей... И именно их не забыл известный скульптор, высекая в граните свой монумент воина-победителя, одной рукой, гневной и беспощадной, сжимающего меч, только что поразивший фашистскую гидру, а другой рукой, нежной и бережной, прижимающего к груди беззащитную малышку-девочку...
Родина, советская Родина сказала: у меня сирот нет, не будет!.. И такой вот, одной из тысяч и тысяч дочурок Родины-Победительницы стала Нина Русланова.
Так — и это прекрасно — построена наша жизнь, что человек будет он в будущем сталеваром или учителем, штукатуром или актером, прежде всего начинает подниматься как гражданин...
Первое мая... не скажу сейчас точно, какого года... Трудовые резервы, колонна по-праздничному одетых мальчишек и девчонок, и в этой колонне — мы с закадычной моей подружкой Ниной Белимовой... Знамена, трибуны, песни... И, неожиданно, громкий, усиленный громкоговорителем голос над площадью, по которой мы проходим мимо праздничной трибуны:
— Да здравствуют будущие золотые руки Родины — наши трудовые резервы!.. Рабочему классу нашего завтра — ура!
Будни?.. Закончила училище, пошла на стройку штукатуром, — «может и голос сейчас был совсем не такой, если бы не проштукатурила на морозе несколько лет», пальто было поначалу одно на двоих с Ниной Белимовой, а вот мечты — у каждой свои. Подружка еще в училище играла в духовом оркестре на трубе и сейчас продолжала мечтать о музыке, о рояле, а Ниной Руслановой завладела дума о необъятных просторах, которые все можно бы исходить и повидать, если бы, к примеру, стать геологом... А что?
— Но и в самодеятельность меня тоже потянуло, немного играла, немного пела, танцевала и тогда же со стройки ушла, чтобы голос не портить, поступила работницей на кинокопировальную фабрику... И — однажды — сама не знаю как, мечта стать геологом и весь простор, какой в жизни взглядом и душой хотелось охватить, — эта мечта вылилась в совсем иную: я стояла перед объявлением о приемных испытаниях в Государственный харьковский театральный институт... Как будто в один момент поняла я: а это какой простор! Сколько жизней понять и охватить, если только...
Как не поверить в то, что в Харькове, городе такой театральной культуры, где и посейчас жива слава Леся Курбаса, Марьяна Крушельницкого, Ивана Марьяненко, Александра Крамова, что в этом городе объяла вдруг пламенем душу девушки из народа мечта стать актрисой!..
Говорю с Ниной Руслановой о знакомых харьковских актерах: она увлеченно вспоминает и зрело судит о своеобразии их реализма, так густо замешанного на быте и, в то же время, вовсе не увязающего в нем, а поднимающегося высоко, в поэзию, в романтику... Что ж, не надо забывать, что нынче актер учится в школе-вузе четыре-пять лет и основы эстетики для него — вовсе не книга за семью печатями...
— Ну, а какие трудности, неудачи были в институте
— Как же!.. С первых дней! Если бы меня приняли в космонавты, я, наверное, удивилась бы меньше, а тут — приняли в театральный институт... И вокруг все девочки такие интеллигентные, такие тонкие, а я... что я, кроме жизни, знаю?.. Робела, сковывало меня это сознание своей «неполноценности»...
Попала я в класс к изумительному актеру и педагогу Трофиму Карповичу Ольховскому, невозможно сказать — сколько он бился со мной.
— Играй в роли так, как ты танцуешь! — говорит. — В танце же я вижу твою свободу. И талант начинаю чувствовать... А в роли — будто сто пудов тащишь... Ты не смущайся, что иные бойчее тебя играют — это они спектаклей больше тебя насмотрелись и «под театр», как «настоящие», играют... Но ты-то — знаешь жизнь. У тебя, девчонки, у самой в душе свое должно быть, не может не быть... Раскрепостись! Если не сумеешь — за профнепригодность выгоним тебя, как мне ни будет жаль такую дивчину...
— А я, все же, куда позже поняла — да и сейчас тоже, наверное, не до конца понимаю, что главное — жизнь... Словом — чуть не выгнали за профнепригодность. Спасли два человека — все тот же Трофим Карпович, который помог мне, перед тем, как меня «вышибут», подготовить последний показ-исполнение; и другой человек — пусть узнает это про начинающую еще актрису большой писатель — Леонид Максимович Леонов... Получилось это так: Трофим Карпович подготовил со мной из леоновской «Золотой кареты» роль...
— Марьки?
— Нет, не угадали вы. В Марьке я, наверное, стала бы играть себя, а Трофим Карпович поставил меня в положение, когда хочешь-не хочешь, а перевоплощайся. И поручил мне роль Марии Сергеевны, матери Марьки, председателя горкома.
Леонов! Как сложно... Но это же и правда жизни... Я в какую-то бессонную ночь думала-думала, и вдруг: да ведь я же знаю, встречалась с такими, как Мария Сергеевна! Ну, честное слово! Нет, проще мне после этого не стало, но стала я — смелей...
И не выгнали меня, оставили учиться...
Но и тот простор, который душа все шире и шире хочет охватить, пока ты еще совсем молод, открывался и открывался, я уже побывала в Москве, увлекли меня больше всего вахтанговские спектакли и «Добрый человек из Сезуана» на Таганке в постановке Любимова... И — вот точно так же, как тогда, когда остановилась я перед объявлением о приеме в Харьковский театральный, теперь я замерла перед объявлением о конкурсных экзаменах в Театральное училище имени Щукина...
Приняли!.. В Харькове я закончила уже два курса, тут пошла на потерю года, заново начала второй курс. Ректор училища — Борис Евгеньевич Захава — человек, на которого я долго еще глядела, как на «оживший портрет», это ему читал Горький «Егора Булычова», с ним советовался, это он готовил со Щукиным одну из величайших его ролей... А сколько еще и каких спектаклей создал этот мастер! И вот сейчас он так по-отечески и так просто заботится, чтобы меня устроили в общежитие, дали стипендию, без которой, — он понимает, хотя я и молчу — без которой я не проживу...
Счастлива моя судьба — я оказалась на курсе мастера, умеющего коснуться каждой струнки твоей души, чтобы она зазвучала, когда это нужно — Веры Константиновны Львовой.
Шлезингер доверил мне, еще второкурснице, роль в «Шторме». Русинова столько открыла мне в русском характере женщины, готовя со мною Катерину в «Грозе» Островского! Этуш ставил «На дне» и поручил мне роль Насти... Студийные спектакли! Как они незабываемы и как трудно их все перечислить!.. Но вот кого невозможно не назвать — это скажет каждый молодой актер — заботливейшего наставника молодых — Николая Сергеевича Плотникова...
У каждого по-своему... У меня, если что-то не получается, порой — слезы сами собой глаза застилают... «Поплачь, поплачь, — негромко, с добротой, словно передавая тебе свой душевный покой все понимающего в жизни человека, говорит вдруг оказавшийся подле тебя Николай Сергеевич. — Поплачь, поплачь... Это даже полезно... А вот теперь выходи на сцену, выходи, сейчас у тебе все получится...»
И вот еще один пример высокого служения искусству для нас, самых «зеленых» — Иосиф Моисеевич Толчанов...
— Вы учились в Харькове на украинском... Но, говорят, что вы быстро, без особого труда, перешли на русский... Что вам помогло?..
— Я и в ремесленном еще училась на украинском. Но позже, когда уже стала строителем, штукатуром, пошла в вечернюю школу и ее-то вот закончила на русском... Это было здорово — читать Тараса Шевченко на украинском, на котором он и писал. Но однажды подумалось: а русский, на котором Пушкин, Лермонтов писали?.. Русский... И пошла в вечернюю школу, хоть и трудно было...
И еще: вот, скажем, у Ибрагимбекова его Шаргия думает на азербайджанском языке, у Корнейчука Наташа в «Памяти сердца» — на украинском, девушки в повести Васильева «А зори здесь тихие...» — на русском, в повестях Чингиза Айтматова герои — на киргизском... но в главном-то, в главном то, в главном — все наши люди думают об одном, бьются а жизни тоже ради одного, самого главного.. И тут уж я — совсем не про себя, не про то, как мне русский дался, а про то, что нашим театрам, нам мне кажется, должно даваться прежде всего: зритель должен чувствовать, к какому из наших народов принадлежат герои спектакля, что в них в этом смысле особенного, но самое главное — то, что в чертах характера наших людей — общее, по-настоящему, по-нынешнему современно...
— Словом, вы хотите сказать о тех чертах, которые характеризуют наш народ, как новую историческую человеческую общность?..
— Как видно, именно это я и хотела сказать...
— С этим, в наше время особенно, нельзя не поставить в связь известные слова о театре, как кафедре, как говорил Гоголь, с которой можно много сказать миру добра. С какой же силой призван театр говорить о силе добра нашего нового, по-нынешнему современного человека?.. Вы гордитесь, что вы актриса?..
— Гордость или скромность?.. Я думаю, что актер должен гордиться, но не собой, а тем, как он служит искусству. Равно так же, как должен гордиться своей профессией сталевар, плотник, шахтер, парикмахер, космонавт, повар, токарь, лесоруб... И одновременно — скромность. Это как два крыла — с одним крылом птица в конце концов гибнет...
Я слушаю, а сам думаю: какие они все у нее разные... Героини, героини, такие не похожие одна на другую... Но — ключ, в чем ключ?..
И, наконец, решаюсь спросить прямо, хотя вовсе и не обязана юная Нина Русланова еще и помогать нам, критикам, анализировать:
— Вы сами, Нина, знаете, что ваши героини — все разные?.. Ну вот, в Хармиане вы даже внешне кажетесь больше, куда крупнее, чем в той же Нине из «Молодости театра», но дело не просто в этом... В мольеровской Николь — тут мне понятнее — вы немножечко нарочно ее упрощаете, чтобы дать свой рисунок?..
— Зачем же — свой или не свой?.. Кто она — Николь? Николь — служанка, она наверняка из деревни, а не миленькая девушка-француженка «вообще»...
Да... Вот и получается — ополчались мы на иных обаятельнейших актрис из иных театров, что, де, играют они из спектакля в спектакль самих себя: «любуйтесь нами, мы же очаровательны — и будет с вас»... А все не так просто.
Естественнейшее дело: актриса ищет пути к перевоплощению, она угадывает чутьем или думает, рассуждает — кто она, ее героиня, откуда она, и т. д, и т. п... Ей, юной, недостает еще ни богатства средств выразительности, ни углубленности переживаний, анализа, наконец. Но она не хочет играть самое себя, она ищет путь к перевоплощению. Значит она на самом верном, самом многообещающем пути!..
В совсем ином рисунке, чем Николь — Хармиана, но и она угадана, как девушка из народа — египтянка. Но нельзя сказать, что у юной актрисы один ключ ко всем ролям — «все из народа»! Нина Прохорова в «Молодости театра» отомкнута, например, каким-то иным ключиком...
— Большая вера в силу искусства, сознание достоинства актера, его назначения в жизни людей, его мастерства, позволяющего владеть душами человеческими, — вот то, чему мы, молодые, призваны учиться у великих мастеров, я слушала совсем недавно концерт Ивана Семеновича Козловского в Большом зале консерватории и, волнуясь, думала именно про это... Труднейшие арии из «Лоэнгрина» и поразительное звучание голоса, как бы летящего над по-вагнеровским мощным оркестром...
— В одной из передач по телевидению, которую вел критик Николай Александрович Абалкин, вы читали монолог Лауренсии. Зритель встретился с вами в телефильме «Тени исчезают в полдень», были и еще у вас теленачинания... Есть ли отклики зрителей?..
— Я стала получать письма, а одна девочка прислала мне несколько нотных строк с посвященной героине фильма «Тени исчезают в полдень» мелодией. Слишком часты вопросы: скажите, научите, как стать актрисой?.. Как вам это удалось?.. Я менее всего гожусь в учителя: мне самой еще учиться, учиться и учиться. Я все делаю, чтобы учиться у актрис старшего поколения, признанных мастеров, и у сверстниц, и совсем юных моих подруг, вчерашних студиек, полных огня, азарта... И надо, видно, всегда помнить, что артистизм должен быть у человека каждой профессии, если он уважает свой труд, а значит — и себя... Где же иначе брать «бензин» для внутреннего горения? Как же и гардеробщику трудиться достойнее, если он не будет помнить знаменитые слова: «Театр начинается с вешалки»?..
Часты вопросы в письмах: «как узнать, есть ли у меня талант?». И тут, извините за лирическое отступление, я припоминаю, как мне бывало еще не так просто приподняться на цыпочки и, сунув кассирше мелочь, схватить в ладошку счастливый билет на галерку... А потом проходит совсем немного времени в твоей жизни и ты — не такая уж маленькая, ты ясно чувствуешь, что талант — это чувство любви к людям, добра, верности, это — бескорыстие, жажда счастья всем-всем, не только себе, а вокруг тебя... И тут ты, может быть, совсем «недалек от Моцарта»... И хотя душа твоя полна добра, ты это чувствуешь, но надо учиться, надо учиться, чтобы все то, что переполняет тебя, ты смогла открыть другим, сказать так, чтобы звучащее в душе твоей зазвучало в других душах...
А может ты просто тщеславная девчонка, замечтавшая покрасоваться на сцене?.. И снова, и снова ходишь на спектакли, дни и ночи читаешь книги.
И вдруг: «Человек — это звучит гордо!»... С такими словами в душе можно горы перевернуть, все пьесы, что есть на свете, сыграть... Но как же быть, когда пока только ты одна чувствуешь, что у тебя есть талант?.. И тут — только одна дорога: к людям, в драмкружок, в народный театр, наконец, на экзамены в школу-студию или профессиональный театр... Ты собираешься, как актриса, служить людям? Только они тебе и скажут, есть ли в тебе то, что так нужно им... Ну, как еще?.. <...>
Граков Г. Все еще впереди // Театральная жизнь. 1973. № 18. С. 10-12.