Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
Поделиться
Я счастлив был: табак, сухарь, тепло... 

А. ЗАРХИ:
Картин снимается много. И вокруг не оконченных еще работ часто возникают толки, бурные восторги или недоумения, о кусках говорят, говорят, говорят, предваряя появление фильма на экране сенсационной словесной суетой. А некоторые картины снимаются, не вызывая предварительных надежд, не возбуждая вокруг себя дифирамбов, и вырастают неожиданно, как цветок на асфальте, радостью настоящего искусства.
Так случилось с фильмом «Крылья»*. Впрочем, это понятно — внешняя сторона фильма, его, так сказать, оформление, лишено всяких эффектов, отдельно сверкающих в кусках. Здесь основное-показать огромное напряжение внутренней жизни героини, исследовать характер в его развитии, и все изобразительное решение фильма — его ритм, его скромная, строгая, будничная форма — всецело подчинено авторскому и режиссерскому прочтению образа Надежды Петрухиной. Это сделано профессионально точно, без заманчивых отступлений и почти без нечаянных просчетов.
Есть фильмы, отражающие действительность и людей, ее населяющих, правдиво, достоверно, с покоряющими деталями поведения и быта, но создатели, авторы выступают как созерцатели, образно закрепляющие увиденное, они показывают следствие. А есть фильмы, не довольствующиеся подобной пассивной ролью, есть фильмы, исследующие причины явлений и характеров, — важно не только вызвать эмоции, но и обнаружить корни, познать движущие силы человеческой психологии. Мне кажется, что в этом смысле Лариса Шепитько избрала для себя путь режиссера-исследователя. От сцены к сцене прослеживается душевная жизнь Надежды Степановны, грустная, одинокая жизнь человека, выбитого из привычной колеи. Ни один ее поступок на экране не остается просто отражением действия, динамическим ходом, а сразу же возникает вопрос, а почему, почему именно так она сделала? Вас заставляют следить за ее помыслами, искать мгновенного ответа в истории ее жизни. Мне думается, в этом сказывается активное отношение драматургов, режиссера, актрисы к поставленным вопросам.
Меткое режиссерское видение Ларисы Шепитько прежде всего — в выборе актрисы на роль Надежды Петрухиной.
Майя Булгакова, которая долгие годы жила только эпизодами и пустыми неутешительными комплиментами по поводу своего таланта, наконец получила роль и сыграла ее с неистощимой глубиной проникновения в образ, с щедрыми и тонкими нюансами, с той тщательной отделкой поведения и интонаций, которая радует зрителя достоверностью и кажется тем более присущей актрисе, чем больше мастерства было вложено в работу.
Смотрел я на нее и вспоминался мне Гудзенко:

Мы не знали любви, не изведали счастья ремесел, 
Нам досталась на долю нелегкая участь солдат. 

И мне подумалось, что из этих строк восходит образ, сыгранный Майей Булгаковой.
Ведь любовь, показанная в фильме и закончившаяся незабываемым смертельным дуэтом в небе, была коротка, как передышка. Ничему не успев научиться, не обретя другой профессии, столь же любимой, как летное дело, она принесла с собой в «гражданку» лишь военную прямоту чувств и смелость бойца, который не ждет, чтобы другой пошел вместо него в бой. Но в сложных отношениях с людьми, с учениками; с приемной дочерью этого оказалось мало. Сохранив верность первой недолгой любви, так и не узнав ни радостей, ни трудностей жизни с мужчиной, она нажила некую сухость, прямолинейность чувств, и это мешает ей быть чуткой, душевной в общении с учениками, с дочерью. Она любит людей и все-таки упирается в стену обидного одиночества и непонимания. «Собраться бы нашим...» — несколько раз печально звучит в фильме при встречах со старым товарищем по аэроклубу.
Но жизнь так насыщена, так стремительна, деятельное человеческое существование так бурно обрастает «новым», сегодняшним и будущим, что к прошлому не дотянуться. Да и надо ли это?
Авторы сценария, режиссер и актриса вовсе и не хотят, мне кажется, несмотря на трагичность ситуации, показать безнадежность, показать «сломленного героя»: И когда Петрухина спрашивает о себе: «А она не погибла?» — на дне невыразимой печали все-таки чуются надежда, мужество перед жизнью. Потому что несмотря на всю боль своих потерь, своей единственной любви к мужчине, к дочери, несмотря на то, что с работой не получилось, нет никакой отчужденности, нет озлобленной ущербности.
В жизни много разного и все время идет поединок. Если экскурсовод в музее торопливо, сухо, не любя ни тех, о ком рассказывает, ни тех, кто слушает, существует, как обывательская повседневность, стертая память о героях, то рядом живет директор музея, влюбленный в свое дело в свой край, внимательный, чуткий человек; если ушла, не оглянувшись, приемная дочь, то льнут к Петрухиной соседские дети; если не нашла она уважения к себе в ребятах из интерната, то курсанты на аэродроме «впрягаются» в самолет, чтоб прокатить ее по полю с ветерком.
И это мудрое напластование противоречивых чувств и поступков, как бы борющихся между собой вокруг героини, и вызывает ощущение, что очень стоит научиться осмыслить свое настоящее, как бы горько и трудно это ни было.
Лариса Шепитько поставила вторую картину, но уже по-настоящему позволяющую судить о режиссерской зрелости. Майя Булгакова впервые выступила в ответственной роли. Здесь налицо два открытия.

А. ПОЛЯКЦЕВА, бывший командир эскадрильи 586-го истребительного авиационного полка
Молниеносный воздушный бой, переворачивающийся самолет с паучьей свастикой и пара краснозвездных истребителей, выходящих из атаки, — эти кадры из нового фильма «Крылья» заставляют сердце тревожно сжаться — снова возвращают нас в уже далекие, но незабываемые годы Великой Отечественной войны советского народа против фашистского нашествия.
Героиня войны, летчик-истребитель Надежда Петрухина, уничтожившая в воздушных боях двенадцать самолетов противника, после демобилизации возвращается в свой родной город. Тяжелое ранение закрывает ей путь к любимой профессии летчика. Как и миллионы советских жен и матерей, она потеряла на войне любимого человека.
Выстоит ли она? Найдет ли в себе достаточно душевных сил, чтобы побороть физические недуги, преодолеть глубокую моральную травму? Сохранит ли для людей свое женское очарование?
В фильме «Крылья» внешне все складывается для Надежды Петрухиной очень благополучно. Как герой войны она окружена вниманием, почетом и уважением. Ей оказано высокое доверие — трудящиеся города избрали ее депутатом. У нее ответственная работа — воспитание молодежи, подготовка будущих строителей коммунистического общества.
И начинается повествование с выступления Надежды по телевизору, во всем блеске орденов и медалей.
Но вот первый конфликт в фойе театра с учеником училища, затем с дочерью; разговор с корреспондентом; сцены на квартире у молодоженов, в музее боевой славы, на аэродроме. Постепенно, кадр за кадром раскрывается образ. Сначала он вызывает недоумение, потом тревогу и, наконец, гнев.
Авторы фильма почему-то заставляют актрису ходить тяжелой солдатской поступью. Манеры Петрухиной резки. Тон ее бесед с людьми независимо от того, с кем она разговаривает, всегда категоричен, недоброжелателен.
Сцена объяснения с Быстряковым в кабинете просто -страшна. Зная о тяжелой драме в семье Быстрякова, Петрухина не нашла нужных человеческих слов для мальчика, она грубо и беспардонно касается больного места в душе подростка и в ответ получает: «Я ненавижу вас».
Может ли это быть в нашей жизни? Герой войны, женщина-мать, человек, облеченный доверием и почетом советских людей, — и полное отсутствие душевной мягкости, понимания ребячьего сердца, простой деликатности.
За отсутствие этих человеческих качеств Надежда Степановна тяжело расплачивается. Ее дочь, уходя к мужу, говорит матери: «Я не хочу разговаривать об этом ни с кем, а тем более с тобой!»
Откуда такая жестокость у молодой женщины к родному, близкому человеку, достойному, казалось бы, самого глубокого уважения за свой ратный труд, за боевые раны, за тревоги и заботы по воспитанию дочери?
Болью и отчаянием звучат слова Надежды Степановны: «А ты меня не жалей. Ты лучше мне позавидуй». Именно отчаяние! Оно и в голосе актрисы и в ее глазах. Здесь Майя Булгакова просто великолепна!
Последняя попытка героини фильма удержаться на своих позициях. А потом она мечется, вокруг нее никого нет (не считая буфетчицы из пивной); человека, который ее преданно любит, она сама отвергает; на зов фронтовых друзей не откликается, так как ничего интересного в жизни вроде и нет, писать не о чем. Она живет мечтой о полете, ей нужны крылья и небо; без них она мертва. Надежда так и говорит директору музея о себе: «Как ты считаешь, она погибла?» Но раны и годы делают свое разрушительное дело. Какой же выход предлагают авторы фильма из трагического тупика, в котором оказалась их героиня? Они заставляют ее уйти в небо, без которого она не могла жить!
Можно ли найти среди участниц Великой Отечественной войны такую, какой показана Надежда Петрухина в фильме? Знакомились ли авторы фильма с жизнью и и работой, мечтами и планами тех женщин, которые, отвоевав вместе с мужчинами трудные четыре года, после Победы вернулись к мирному труду, несмотря на раны и тяжелые утраты?
Эти вопросы с волнением ставились женщинами-ветеранами на недавнем просмотре и обсуждении фильма «Крылья».
Нет, мы не были солдафонами, как Надежда Степановна! В какой бы тяжелой обстановке мы ни находились в дни войны, мы всегда оставались женщинами: мы украшали землянки цветами и белой скатертью, даже в солдатскую форму стремились внести незаметные изменения: пилотку, берет или шлем носили не так, как ребята. И бесконечно были рады сменить шинель на мирное, милое платье, по которому скучали долгих четыре года войны.
А как трудно было в первые дни после окончания войны. Многие вернулись с тяжелыми ранениями: лечились, осваивали новые профессии, снова садились за студенческие столы. Теперь мы можем подвести итоги наших трудов за двадцать лет, прошедших со дня Победы.
Недавно в Москву съехались представители огромной армии женщин-ветеранов войны, Герои Советского Союза, бывшие летчицы, партизанки, разведчицы, бойцы всех родов войск. Они говорили о проводимой ими огромной военно-патриотической работе среди детей, о походах по местам былых боев и поисках неизвестных героев. Фронтовая дружба, скрепленная кровью подруг, оставшихся на полях сражений, традиционные встречи ветеранов-женщин стали необходимы в нашей жизни. На каждое письмо, на каждый зов подруг о помощи ветераны откликаются немедленно. У пионеров ветераны войны пользуются большим уважением; в каждой школе создан уголок боевой славы матерей и отцов, отстоявших в тяжелых боях независимость Родины и счастье своих детей.
И совершенно невозможно представить себе, что авторы фильма «Крылья» встретили в жизни Надежду Степановну, которую ненавидят дети, которая никому буквально из окружающих ее людей не приносит радости. Это противоестественно и совершенно неприемлемо в нашем социалистическом обществе. Фильмы, как любое произведение искусства, призваны пропагандировать новые, коммунистические нормы взаимоотношений людей, помогать в формировании эстетических вкусов и запросов нашей молодежи.
Фильм «Крылья» может нанести большой моральный вред этому важному делу, показывая трагедию бесплодных мечтаний без живого действия, без попыток вернуться естественным путем к любимой профессии, чтобы приносить пользу себе и людям.

М. ПАПABA:
Несколько лет назад дипломант ВГИКа Лариса Шепитько сняла свою первую, дипломную картину «Зной», Уже тогда, я помню, меня удивил острый и жесткий почерк режиссера. Это была не «вообще» картина, а фильм именно Шепитько. А ведь это не так легко, где-то уже на первых шагах своей творческой жизни найти самого себя, свою «походку».
Должен признаться, что некая угловатая резкость режиссера «Зноя», манера разговаривать, точно сквозь стиснутые зубы, вызвали у меня и некоторые сомнения. А не «выдумал» ли себя режиссер? Не внешняя ли это броскость? Не наигранный ли это темперамент?
Не так давно я посмотрел новую работу Шепитько — «Крылья» и понял, что передо мной сложившийся и интересный режиссер со своим почерком и своим путем в кинематографе. Готов покаяться нынче в своей возрастной недоверчивости. На мой взгляд, эта новая работа отнюдь не случайна в биографии молодого художника. Видимо, этого режиссера влекут нелегкие судьбы и трудные характеры. Хорошо ли это? По-моему, хорошо. Мне, признаться, изрядно надоел целый поток миловидных, но инфантильных картин. В таких работах суммой даже хорошо найденных подробностей пытаются подменить несуществующую цельность замысла. В таких фильмах за маревом общей атмосферы не рассмотришь лица героев, не увидишь цельного характера. Непритязательная «объективность» приводит, по существу, к самоустранению художника. А меня всегда помимо судьбы героев и перипетий сюжета интересует прежде всего знакомство с самим художником.
Новая работа Шепитько свидетельствует, что режиссер уже сейчас достаточно твердо знает, на каких путях будет решаться ее творческая биография. Это реализм без скидок и компромиссов.
Меня поразил и порадовал удивительно точный и слаженный дуэт режиссера и актрисы, ведущей заглавную роль. Мы давно знаем талантливую актрису Майю Булгакову. Но, пожалуй, еще никогда не видели ее дарование столь полно и широко раскрытым. В этой своей последней работе, сделанной не случайно именно с Шепитько, Булгакова меньше всего хочет кому-либо нравиться. Это ее интересует меньше всего. Она существует не для экрана, не для камеры, даже не для зрителей. Она существует прежде всего для своей героини. В этом для меня высшая похвала. Она объемно и зримо существует. Она — есть. Ее не спишешь мановением критического пера. Она возникает перед тобой, как открытие, как отчетливая и трудная реальность.
"А что, собственно, "открыли"?- спросит меня иной скептик. — Да и зачем?" По мере своих возможностей я и попытаюсь ответить на эти неизбежные вопросы.
Была бы моя воля, я бы назвал этот фильм «Одиночество гвардии капитана». Сценаристы В. Ежов и Н. Рязанцева исследуют эту открывшуюся им своеобразность судьбы героини без скидок, компромиссов и подсказок. Внутри самой художественной ткани вещи симпатии авторов борются с осуждением. Самый творческий метод и сценаристов, и режиссера, и, наконец, актрисы оставляет нам достаточно много места для размышлений и догадок. Зрителям и критике предоставлено право внутреннего поиска и активного соучастия в художественном исследовании характера. Именно эта особенность фильма представляется мне чрезвычайно важной и перспективной в поисках дальнейших путей нашего кинематографа.
В чем же корни щемящего одиночества героини? По методу простейшего, арифметического сложения обстоятельств нет оснований для тревоги. Надежда Степановна уважаема в городе, и ее военная слава увековечена в местном музее. Она занята полезным и важным делом — воспитанием рабочей молодежи. Есть даже скромный и обаятельный человек, который душевно тянется к ней и, видимо, даже любит ее (его мягко и тонко, по-чеховски играет П. Крымов). Правда, приемная дочь Надежды Степановны отдалилась от нее — стала замужней женщиной. Но ведь такая горечь матери неизбежна. Дети уходят и обычно начинают свою новую жизнь не так, как мечталось родителям. Иногда возникают перед Надеждой летное небо и облака, покосившиеся, точно вставшие дыбом над землей — такими они виделись ей когда-то из кабины истребителя. Кстати, эта ее тоска по небу дана режиссером очень скупо и точно. Она обозначена без всякой назойливости и нажима. Так, может быть, в разлуке с небом исток ее одиночества? Да, но только отчасти.
В грозовые дни войны была любовь — короткая, яркая, трагическая. Воспоминания героини о возлюбленном и его гибель сделаны, по-моему, превосходно. Шлейф дыма тянется за подбитым самолетом. И Надежда, на глазах которой это происходит, бессильна что-либо изменить. Так много раз виденная нами сцена летного боя превращается из обычной баталии в высокую, трагическую сцену. Как раненая птица, делает Надежда последние виражи вокруг машины своего возлюбленного, точно провожая его в вечность...
И сегодня с витрины музея смотрит на Надежду Степановну сквозь прошедшие десятилетия его лицо. Почтительно и чуть равнодушно (обязательная школьная экскурсия) рассматривают портрет погибшего героя пионеры. А рядом — фотография Надежды. И чей-то деловитый вопрос: «А она тоже погибла?» Нет. Она не погибла. Она вот здесь. Она стоит рядом, точно нарушив романтическую традицию гибели героев. Зайдя к Паше в кабинет, Надежда иронически шутит, что она единственный, случайно живой экспонат его музея под номером таким-то...
Может быть, здесь, в этой иронической реплике героини, и таится скрытый замысел авторов? На крыльях, опаленных войной, нельзя взлететь в суете мирной повседневности. Печальна жизнь героя, пережившего свою славу... Очевидно, возможна и такая точка зрения. Но тогда спорил бы с ней не только я, но и вся практика нашей жизни.
Нет, замысел авторов, в моем понимании, значительно глубже, серьезнее и точнее. Ключи к нему — в целом ряде школьных сцен и во взаимоотношениях героини с дочерью. Мы вдруг обнаруживаем здесь отсутствие у Надежды Степановны какой-то человеческой тонкости. Формальные догмы для нее важнее существа дела. Она живет по законам нормативной этики. Когда-то, в военные годы, было не до нюансов психологии. Приказ — исполнение. Таков был суровый закон войны и тех лет. Но сегодня эти методы несостоятельны. И вся драма исключенного из училища мальчишки — лучшее тому доказательство. Пережитая военная трагедия, боль, от которой Надежда Степановна не хочет или не может отказаться, делают ее черствой сегодня. А ее душевная преданность прошлому, даже героическому, по существу, измена настоящему. Так появляется удивительная несовместимость этого военного характера с сегодняшним днем нашей жизни.
Черт с ним, казалось бы, с этим просмотром самодеятельности, когда за стеной явно происходит душевная драма. Речь идет о судьбе человека. Но нет. Задание должно быть выполнено. Мероприятие не может быть сорвано. Надежда Степановна, что называется, кидается в прорыв. Двое парнишек тащат ее на сцену в тяжелом облачении деревянной матрешки. Аплодисменты комиссии... Но ее административное торжество есть одновременно и человеческое поражение. Какой это превосходный, глубокий кусок в фильме, где за внешним, почти фарсовым обличием встает большая трагическая тема.
В этом номере публикуется отзыв о «Крыльях» бывшей летчицы, командира эскадрильи А. Полянцевой, отзыв, который, на мой взгляд, требует ответа. Но сначала мне хочется задать А. Полянцевой один вопрос. Считаете ли вы возможным существование по-своему трагических биографий людей в нашей стране? Если вы думаете, что общий уровень нашего общественного сознания и верность избранного нами пути к коммунизму как бы автоматически предохраняют каждого члена нашего общества от внутренних ошибок и заблуждений, то мне будет трудно вести с вами этот диалог. Другое дело, если вы готовы допустить, что при общем душевном здоровье нашего народа, несмотря на все трудности и испытания, перенесенные нами, возможны и отклонения от нормы.
Конечно, вы и ваши соратницы по войне именно таковы, как вы об этом пишете. Горе преодолено, раны залечены, хватило душевных сил, чтобы найти свое настоящее место в нашей жизни сегодня. А вот в фильме «Крылья» у героини этих душевных сил не хватило. Не хватило внутренней мудрости, душевного здоровья, чтобы уйти из трагического плена прошлого и полностью открыться настоящему. Значит, это исключение из правил, значит, это особый и трудный случай, спросите вы? Да. Вы пишете, что наши фильмы «призваны пропагандировать новые, коммунистические нормы взаимоотношения людей». Но имеет ли художник право показать нам исключение из этих норм? На мой взгляд, имеет. И это тоже пропаганда коммунистической этики. Только при одном условии: если суровый пафос художнического исследования «трудного случая», отклонения от нормы служит страстному утверждению этих самых норм. По-моему, именно так и обстоит дело в обсуждаемом нами фильме.
Вы справедливо считаете, что героиня достаточно уважаема в своем родном городе, у нее есть свое, новое место в жизни. Так что же мешает ей? Почему она так одинока? Рисуя этот характер, авторы фильма далеки от каких-либо прямых нравоучений. Они точно приглашают нас задуматься над этой трудной судьбой и самим найти ответ. Ссылаясь на свой жизненный опыт, вы просто отрицаете возможность существования подобного характера, подобной судьбы. Признаться, меня огорчает это ваше категорическое суждение.
Когда-то большой художник советского кинематографа Александр Довженко сказал, что настоящее всегда есть путь из прошлого в будущее. Но наша героиня до сих пор находится душевно в прошлом. Оно довлеет над ней. Она лишь формально присутствует в настоящем. Именно поэтому она не разглядела драмы своего воспитанника. Ее личная драма заслонила ей видение жизни сегодня. Она продолжает нести в себе и пафос и горе военных лет. Она лишена сегодня неба, она потеряла возлюбленного. Как это ни странно, верность прошлому сделала ее черствой в настоящем.
Годы величайшего героизма нашего народа были одновременно и годами несправедливостей. И как сколок тех времен, наша героиня несет в себе и прошлую славу и прошлую нетерпимость, непререкаемость даже ошибочных суждений. Если хотите, именно в этом драма ее трудного характера и сложность авторского замысла. В поступке ее воспитанника она видит, в согласии с традициями военного времени, только неповиновение, которое нужно сломить.
Почему она находит какое-то внутреннее отдохновение во встрече с официанткой? Их соединяют военные годы и воспоминания об утраченной юности. Верность прошлому, бережно сохраняемая боль тех лет ставят какой-то предел ее душевной совместимости с настоящим, и, видимо, потому авторы не видят ее будущего. Не случайно они как бы возвращают ее утраченному небу.
Ложь и пустая выдумка, на мой взгляд, не могут быть предметом искусства. Но образ, созданный Майей Булгаковой, существует как убедительная и трудная реальность. Он заставил меня о многом подумать, он надолго нарушил мое душевное спокойствие. А вы отказываете ему в праве на существование, хотя бы и с самыми лучшими намерениями. Не кажется ли вам, что ошибка нашей героини повторяется в самой непререкаемости вашего суждения, в самом нежелании проникнуть в сложный и трудный душевный мир одной из наших современниц?
Примерно в том же ключе — посещение дочери. Казалось бы, преисполненная самых благих намерений Надежда Степановна идет на квартиру молодоженов. Нужно помириться с дочерью, познакомиться с ее мужем. Героиня жаждет избавиться от гнетущего ее одиночества. Но причина этого одиночества — в ней самой. Она не хочет и не может понять этой чужой жизни. Она предвзята заранее. Догмы идут впереди нее. Она не верит в любовь между людьми столь разного возраста. Ну, что же, здесь, может быть, и есть некоторая доля справедливой материнской горечи. Но ведь эта горечь с ходу превращается в обличение. Пришла с самыми лучшими намерениями и вдруг учиняет холодный, почти следовательский допрос своему зятю.
В традиции давних лет, когда это было, увы, и существом той удивительной юриспруденции, она считает своего зятя заранее виновным. Она вторгается в чужую жизнь, как обвинитель, как судья (даже не попытавшись узнать или понять существо и реальность этой жизни). В результате — неловкость, и горечь, и та же пустота.
И совсем не потому, что героиня — призрак военных лет, которому нет места среди живых.
Она горда, очень горда, наша героиня. И когда дочь, почувствовав страдания матери, предлагает остаться у нее, она, по существу, выгоняет Таню из дому — ей не нужно сожалений. Есть в этой сцене и несколько слов, чрезвычайно важных для понимания внутренней жизни героини. С горечью слушает она случайно брошенную дочерью фразу: «Пусть это делают другие». «Речь идет о школе, об училище, которое она должна бросить, и отвечает примерно так: «В наше время мы не знали этих слов». И здесь, еще недавно так осужденная авторами, героиня поднимается выше своей дочери. Да, люди их поколения не думали о простейшем житейском устройстве. Они не жили так, как удобнее. Это они бросались на амбразуры дотов и шли в небе на таран. А как будете себя вести вы? Но, увы, и эти высокие принципы не могут ей помочь. Ее «боевой пост» — училище — оказывается лишь общественной и партийной нагрузкой. Она все-таки командир, а не воспитатель. И она с горечью сама начинает это понимать. Приводят сбежавшего мальчонку, печальную историю семьи которого она узнала. Надежда Степановна пытается душевно пробиться к нему. Но между ними вырастает стена, ею же воздвигнутая. Он упорно твердит свои формальные извинения, опустив глаза. А уж если начистоту-то: «Я ненавижу вас!» — бросает ей паренек. И это — как пощечина.
Так кто же она, Надежда Степановна, в конце концов? Положительный она герой или отрицательный? И то и другое. Так не бывает — заявит иной, нами же воспитанный догматик в зрительном зале. Нет, бывает. И в этом, если хотите, принципиальность замысла авторов.
«Хороша принципиальность, — скажут нам. — Вы же только путаете нас. Это просто беспринципность!» Хорошо, давайте вспомним Толстого. Вряд ли можно его упрекнуть в беспринципности. Ведь он любит своего Левина, но это не мешает ему дать довольно неприятную сцену торговли его героя с нищими мужиками за сенокос.
Теперь в спор может войти уже теоретически вооруженный критик. «Позвольте, это же другая эпоха. Зачем путать критический реализм с реализмом социалистическим?» А кто, собственно, сказал, что социалистический реализм должен заранее подстилать соломку в том месте, где герой может упасть? Социалистический реализм отнюдь не снимает с художника обязанности исследовать явление во всех его противоречиях, что и сделали здесь художники. В этом их заслуга и их открытие.
Есть такой медицинский термин — «щадящая диета». Подчас мы из самых лучших побуждений готовы держать на таком «щадящем» реализме нашего зрителя. А вдруг да у него испортится духовное пищеварение. А я совершенно уверен в его духовном здоровье. Он хочет и готов думать вместе с нами. Он будет благодарен за эту картину, с ее доверием к умственным и ассоциативным возможностям будущих кинозрителей.
Ну а если в исключительных случаях нужно особое кино «для диабетиков», так и будем его показывать в специально отведенных залах.
В своем полемическом азарте я неизбежно затянул разговор и потому уже не имею возможности разобрать ряд превосходных сцен и режиссерских находок, таких, как танец двух женщин в закрытом кафе, прогулка героини под дождем, ее руки, точно протянутые пустоте омытых дождем улиц... Я запомнил и угловатые колени Надежды, когда она тайком, по-мальчишески, карабкается на оставленный без присмотра самолет. Она еще раз хочет встретиться с небом и с прошлым, если хотите.
Может быть, я и неправ, но я увидел другой конец фильма. Веселая возня добрых ребят, желающих прокатить героиню. Никто не думает, что она дерзнет подняться в небо. Но неожиданно для себя Надежда Степановна берет рукоятки высоты. А потом, не удержавшись, вспоминает, казалось бы, уже забытые фигуры пилотажа. И в момент какого-то своего высшего счастья — падает вниз.
Вот тут на меня, чувствую, обрушатся оппоненты. Наверное, справедливо.

Л. ЛАЗАРЕВ.
Тогда речь идет об отражении жизни в искусстве, трудной порой отличить черты переходящие или даже случайные от коренных, определяющих. Тем более что художник, столкнувшись с новым типом, далеко не всегда может с исчерпывающей полнотой и ясностью установить и объяснить его зависимость от обстоятельств времени, его общественную природу. Не всегда может автор определить и свое отношение к такому герою. Вспомним хотя бы «Кружилиху» В. Пановой и вызванную этой вещью дискуссию. Теперь-то очевидно, сколь существенные черты наших дней были запечатлены в Листопаде, хотя многое в этом человеке не то что критика, но и сам автор ни понять, ни оценить должным образом не могли. Для этого понадобилось и время, вернее, эволюция, и кристаллизация этого характера в самой действительности, и художественное исследование сходных типов в произведениях других художников.
Вот это так. Но и после этого вступления, казалось бы, предостерегающего от выводов категорических, я, не колеблясь, скажу, что фильм «Крылья» открывает нам новый характер, в происхождении и природе которого еще предстоит разбираться. Выведенные на основе других произведений «формулы» ничем здесь не помогут. Это «уравнение» по аналогии не решается.
Надежда Степановна Петрухина — гвардии капитан авиации в дни войны, директор ремесленного училища в наше время — резко отличается от тех героинь, которых мы во множестве видели на экране в последние годы. Пусть не истолкуют меня превратно, я не хочу сказать, что все это были фигуры нежизненные, но почему-то они не запомнились. Повторение убивает искусство, а в большинстве своем они представляли вариации — более или менее оригинальные и выразительные — одного и того же типа. В «Крыльях» тип совершенно иной.
Вероятно, создателям ленты героиня доставила немало хлопот. Надежда Сергеевна, с которой мы впервые познакомились года полтора назад в сценарии В. Ежова и Н. Рязанцевой «Повесть о летчице», опубликованном в «Искусстве кино» (1964, N 12), очень мало похожа на героиню фильма «Крылья», поставленного Л. Шепитько. Та Надежда Сергеевна - из сценария — была в общем неплохо нам знакома по другим фильмам, привычен был и окружавший ее романтический ореол. В «Крыльях» она поменяла не только фамилию - из Васильковой стала Петрухиной — и отчество, не только изменилась внешне — из располневшей, небрежно и нелепо одетой женщины превратилась в юношески подтянутую, всегда собранную, как военный мундир, носящую свой неизменно строгий и официальный костюм; иным стало и ее общественное положение — она уже не строптивая учительница, от которой хочет избавиться директор, а известный и уважаемый в городе человек, портрет ее на стендах местного музея, посвященных Великой Отечественной войне, она руководит образцовым ремесленным училищем. В конечном счете, другим стал характер. И все-таки в опубликованном варианте сценария были эпизоды, где — пусть едва-едва заметно — этот характер проглядывал. Однажды обнаружив его, авторы не могли ему не подчиниться, хотя это и повлекло за собой основательную перестройку всего сценария.
Да, как ни странно, такая серьезная ломка сценария — обычно возможная, когда характер героя аморфен, расплывчат, — вызвана прямо противоположными качествами Надежды Степановны- резкостью, определенностью. И, может быть, бывали случаи, когда авторам фильма не нравилось, как она себя ведет (и зрители тоже, наверное, будут не всегда ею довольны), но повернуть ее в другую сторону не удавалось. В ее поступках, отношении к людям, к себе самой есть та непререкаемая внутренняя логика, отступления от которой так нестерпимо фальшивы, что не заметить их нельзя. (В этой связи надо особо отметить Майю Булгакову, блестяще сыгравшую эту трудную роль, после которой о ней можно говорить как об актрисе редкого трагического дарования.)
Но можно ли ссылаться на железную внутреннюю логику этого характера, когда на каждом шагу Петрухина поступает с неожиданным и строптивым своеволием? Очень заманчиво возложить за это ответственность на создателей фильма: мол, не свели как следует концы с концами. Но этот упрек будет несправедлив. Они следовали за героиней и не побоялись обнажить реальные противоречия в характере Надежды Степановны, противоречия настолько резкие, что они бросаются в глаза.
Человек безграничной самоотверженности, она с беспощадной суровостью относится к себе. Только полное самоотречение — ничего другого она не признает. И, не отдавая себе в этом отчета, жестко и непреклонно она требует и от окружающих — от приемной дочери, от учеников и подчиненных, от старого друга, — чтобы они жили по ее жизненным правилам, не отступая от раз и навсегда установленного ею единого для всех «ранжира». Прямота стала прямолинейностью, целеустремленность-узостью. И даже верность, которую она хранит погибшему на фронте любимому, оборачивается каким-то холодным бездушием к человеку, который любит ее много лет и ближе которого у нее нет никого. Она всем окружающим желает добра, только добра. И дочери, с которой в конфликте, потому что та решила связать свою судьбу с человеком, по мнению Надежды Степановны, неподходящим. И мальчишке-ремесленнику, которого она заставляет каяться в том, в чем он не виноват, и которого она жестоко оскорбляет. Всегда жившая для других, убежденная в том, что благодетельствует всем, дает неизмеримо больше, чем получает, она потрясена неблагодарностью дочери и открытой ненавистью мальчишки. Она вдруг задумывается над тем, как прожила жизнь, как живет сейчас. Дни этого духовного кризиса героини показаны в картине.
«...Сегодня одна наша летчица получила письмо. Писали его пехотинцы. Они нашли в болоте наш ястребок. Летчик, ее друг, сидел в кабине с разбитой головой и был мертв. Его завернули в парашют и похоронили. В его планшете нашли письмо и карточку девушки. И написали ей. Письмо это мы прочли сегодня вслух. Часто бывают такие случаи. И все-таки на фронте очень обычно, когда люди гибнут. Это в порядке вещей...
Институт наш в Средней Азии, часть в Москве. Старые друзья разбрелись в разные стороны. Некоторые на фронте. Некоторые остались в тылу. И у большинства большие изменения в личной жизни. Женились, вышли замуж, обзавелись наследниками. Право, мне смешно! Все это не то. А что нужно — не знаю.
Очень противоречивые мысли часто приходят мне в голову. Иногда мне кажется: и война и все, что я сейчас вижу, — это быстро пройдет, и потом вспомнишь, как полузабытый сон. А все старое кажется настоящим и глубоким. И все-таки вместе с этим думаешь иногда и другое: что сейчас здесь видишь то лучшее, на что способна человеческая душа. Когда человек, не боясь смерти, спешит на выручку товарищу, его, несмотря ни на что, станешь уважать. Может быть, потому жизнь сейчас кажется ярче и шире, что все достается дороже».
Я привел эти строки из написанного незадолго до гибели письма штурмана гвардейского Таманского авиационного полка Галины Докутович, потому что ее размышления о настоящей жизни дают ключ к драме Петрухиной.
Как и для большинства людей ее поколения, война была для героини фильма высочайшим духовным взлетом, счастливой возможностью отдать великому делу «то лучшее, на что способна человеческая душа». И в самом деле смешно в ту пору было думать о жизни, в которой «женятся, выходят замуж, обзаводятся наследниками». До этого было так далеко, как до другой планеты...
«Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели» — так начинается стихотворение Семена Гудзенко о военной судьбе ровесников. Этот суровый, не знающий снисхождения нравственный закон был в ту тяжкую пору и справедливым и гуманным. Но только в ту пору... Когда Надежда Степановна, объясняясь с дочерью, «срезает» ее: пожалела, а ты мне позавидуй, — она и говорит-то с такой резкостью, вероятно, еще и потому, что где-то в глубине души уже сомневается в полной справедливости сказанного. Да, ей, «комсомольской богине» 30-х годов, которой могучие крылья давали силы выдержать нечеловеческие испытания, можно завидовать. Она боится сочувствия, потому что оно посягает на геометрическую ясность ее представлений о жизни. Она отвергает сочувствие, потому что привыкла думать, что и сейчас надо следовать принципу: «Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели», а для той жизни, где «женятся, выходят замуж, обзаводятся наследниками», он не годится, он бесчеловечен.
Как это ни удивительно, героическое прошлое Надежды Степановны с какого-то момента начинает существовать словно бы отдельно от нее. Так, школьникам, которых привели на экскурсию в музей, и в голову не приходит, что смелая летчица Надежда Петрухина, о которой рассказывает экскурсовод, устало и одиноко сидит в двух шагах от них в том же зале.
Нет, не случайно так часто мы видим Надежду Степановну на фоне каких-то грамот — ив рабочем кабинете они висят и у нее дома. Так случилось, что она, беззаветно сражавшаяся за то, чтобы люди жили свободно и счастливо, чтобы жизнь была радостной, красивой и щедрой, хранит верность не столько смыслу этой борьбы, сколько тем внешним формам, в которые тогда она — в большинстве случаев по крайней необходимости — выливалась. А формы эти — одни отмерли и забылись, другие оказенились и существуют лишь в силу инерции, третьи вступили в противоречие с тем, во имя чего она воевала. Грамоты, конечно, деталь — суть не в них. А вот вера в благотворность аскетизма, нерассуждающей дисциплины, единого «ранжира» — все, что составляло неотъемлемую часть духовной атмосферы, в которой она выросла, — именно эта вера и стала разрушительной для сильного и благородного характера Надежды Степановны. И то, что веру эту, казавшуюся незыблемой, удалось серьезно поколебать, — во многом заслуга наших дней, когда все шире и глубже укореняются нравственные нормы, рожденные принципом — все для человека.
Но дело и в характере Надежды Петрухиной. У Павла Когана есть программные строки (недаром они вызвали в поэзии наших дней столько полемических откликов): «Я с детства не любил овал! Я с детства угол рисовал!»
В характере Надежды Степановны сохранились прямота и бесстрашие, бескомпромиссность и самоотверженность — ведь она из тех, кому посчастливилось в юности видеть «небо» — черты, которые позволяют — как это для нее ни мучительно — перевернуть уже сложившуюся, казалось бы, навсегда жизнь. Она уходит из ремесленного училища (вероятно, в будущем еще не таких дров наломает), чтобы искать другой, новый путь. Путь, а не новую профессию или должность. Не следует упрощать дело, как это получилось в финале фильма, нарочито многозначительном и неточном: Надежде Петрухиной там возвращают прошлое, а она ищет будущее. Как ни прекрасно ее прошлое, жить только им невозможно. Об этом грустные и мудрые стихи Евгения Винокурова:

Я жил минутой. 
Так когда-то было! 
Я счастлив был: табак, сухарь, тепло... 
Назад нельзя. От берега отбило 
Уже меня и в море унесло... 

Я не случайно так часто вспоминаю здесь стихи поэтов военного поколения. Фильм «Крылья» возвращает нас к проблемам двадцатилетних Великой Отечественной войны. Я уверен, что людей моего поколения — ровесников Надежды Петрухиной — он заденет за живое. Может быть, кому-то станет от этого и больно. Может быть, кто-то затоскует по традиционному романтическому ореолу. Но мне кажется, что прямой и правдивый разговор авторов фильма о тех непростых нравственных проблемах, которые сегодня стоят перед нами, — выражение самого высокого уважения к военному подвигу юношей и девушек 41-го года, к их нелегкому жизненному пути. -
После этого фильма думают не только о судьбе Надежды Петрухиной, но и о своей собственной судьбе.

«Крылья» [Беседа в редакции ИК] // Искусство кино. 1966. № 10. С. 12-30.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera